Не тычьте в меня этой штукой

Мой рейс объявило кряканье Утенка Доналда[108] из громкоговорителя; я поднялся и повлек стопы навстречу статистическому маловероятию гибели в авиационной катастрофе. Лично меня такая кончина страшит мало – какой цивилизованный человек не предпочтет смерть Икара месиву, которое останется от него на Автостраде после наезда «фордом-плебсом».

Когда нам снова позволили расстегнуть ремни, славный американец, сидевший рядом, предложил мне громадную и прекрасную сигару. Он был так застенчив и так мило звал меня «сэром», что я не устоял. (Сигара действительно оказалась прелестна – из «ателье» Хенри Апманна[109].) Конфиденциально и внушительно американец сообщил мне, что кончина в авиакатастрофе статистически маловероятна.

– Что ж, недурственная новость, – хихикнул я.

– Статистически, – толковал он далее, – вы в гораздо большей опасности, проезжая одиннадцать миль по трассе на трехлетней давности машине, если верить лучшим актуариям.

– Так-таки, – отозвался я; а это выражение я употребляю, лишь когда славные американцы толкуют мне о статистике.

– Ставьте смело, – с теплотой в голосе сказал он. – Вот лично я каждый год пролетаю много, много тысяч миль.

– Что ж, вот оно как, – ответил я вежливо. – Или, вернее, вот вы как – своим примером доказываете, что цифры точны. Не так ли?

– Имен-но, – врастяжечку ответил он.

Мы погрузились в дружественное молчание, удовлетворенные правотой своего мышления, а сигары, подобно материнской груди, утишали наши страхи, пока наша смурая коняга из железа ускоренно влекла нас через пролив Св. Георга на искро-звонкой своей обнове[110]. Через несколько времени американец склонился ко мне.

– Но перед самым взлетом, – пробормотал он, – не сжимается ли у вас очко – самую чуточку?

Я вдумчиво поразмыслил.

– Вообще-то скорее при посадке, – наконец ответил я, – а это, если поразмыслить, неправильно.

Несколько минут он это обмозговывал.

– Как в лифте, что ли?

– Именно.

Американец удовлетворенно гмыкнул, уверившись в собственной правоте: у всех мужчин на самом донышке есть сфинктер, если позволено мне будет изобрести поговорку.

Покончив с церемониями, мы оба извлекли свою работу – как две старушки с лоскутными одеялами на посиделках. Моя имела форму безотрадного немецкого томика о Сеттеченто[111] в Неаполе (а чтобы эта эпоха наводила тоску, потребен истинно немецкий «кунсткеннер»[112]), сосед же мой расстегнул молнию на папке, набитой компьютерными распечатками, до бесконечности непостижимыми. Я какое-то время поборолся с варкавой прозой[113] доктора Пепплдырца – лишь немецкие поэты ясно изъясняются прозой, – после чего закрыл глаза и горько задумался, на кого из моих врагов работает славный американец.

В своем, иначе безупречном, спектакле он сделал одну ошибку – не представился мне. Вам когда-нибудь удавалось перемолвиться хотя бы тремя словами с американцем без того, чтобы визави не назвал свое имя?

А со среды я, похоже, обзавелся огромным количеством врагом. Самой вероятной и наимерзейшей возможностью, вызывающей наибольший жим очка, оставалась компания полковника Блюхера – какую бы он ни водил. Мартленд со своей островной ограниченностью – кошмарный ублюдок, но ему никогда не удастся стряхнуть благословенное британское здравомыслие. Иное дело – неумолимые и невероятно богатые агентства Правительства Соединенных Штатов. Слишком серьезные, слишком преданные; они верят, что все это – взаправду.

В моем желудке заплескались соки кислотного гидролиза, спущенные с цепи «ангстом»[114], и тонкая кишка тяжко заурчала. Я с упоением приветствовал стюардессу и ее подносик мертвецкого мусора; его содержимое я заглотнул, как будто меня век не кормили, хотя мой славный американец от своего лишь отмахнулся – весь такой матерый, повидавший свет и статистически маловероятный.

Язву мою ничуть не усмирили пластиковый копченый лосось, резиновая отбивная в стекловидном заливном, куриная какашка, обернутая полиэфирным беконом и полуоттаявшая клубничина в плюхе пены для бритья; и тем не менее я нашел в себе силы рассмотреть иную возможность, а именно: что я ошибаюсь и мой сосед по сути – всего лишь добропорядочный американский болван. (Это как болван британский, только манеры получше.)