Не убоюсь зла

-- Наша мать стоит у входа и требует допустить ее в зал суда. Она отказывается свидетельствовать против своего сына. Привлечение ее в этом качестве -- лишь повод не дать ей присутствовать здесь.

Судья предупреждает Леню, что его могут вывести из зала за то, что он пытается вмешаться в работу суда.

Распорядитель выходит и отсутствует пять минут. У меня колотится сердце: сейчас я, может быть, увижу маму... Нет! Она не должна этого делать! Я представляю себе, как хочется ей войти внутрь, но ведь она требует, чтобы ее впустили не на несколько минут в качестве свидетеля, а на все время суда. "Мамочка, не уступай!" -- твержу я мысленно, но вовсе не уверен, что именно этого хочу.

-- Свидетельница Мильгром отказывается явиться в суд для дачи по-казаний, -- объявляет вернувшийся распорядитель.

Судья выдерживает паузу, склоняет голову налево, направо, получа-ет одобрение "кивал" и говорит:

-- Мы могли бы, конечно, привести свидетельницу силой, но, учиты-вая, что она мать подсудимого, а также ее возраст, мы не будем настаи-вать. Судебное заседание закончено.

Меня возвращают в тюрьму и сразу же выводят вместе с сока-мерником на прогулку. Там, во дворике, я рассказываю ему о по-ведении каждого из свидетелей и радуюсь: почти полтора года КГБ стряпал дело, задолго до того вербовал и внедрял к нам своих агентов, вязал сети хитроумных провокаций, накатал сорок страниц обвини-тельного заключения, разоблачающего мировой сионистский заго-вор... Формулировки обвинения действительно звучали устрашающе, они произвели впечатление не только на публику, но и на моего брата -- я это видел. Да что брат! Даже сам я, прекрасно знающий, что за всем этим ничего не стоит, не мог отделаться от тяжкого ощущения безнадежности, когда слышал их в суде. Но как же при этом лег-ковесны, как несерьезны, как хрупки, как попросту смешны те ар-гументы и доказательства, которые КГБ смог в итоге представить су-ду!

Обвинения стукачей не выдерживают столкновения с самой элемен-тарной логикой. Свидетели, запуганные на допросах, один за другим пытаются соскочить с поезда... Кстати, их список исчерпан.

-- Неужели это конец процесса? -- спрашиваю я своего соседа: у не-го ведь за плечами уже три или четыре суда. Но он не "политик" и за-трудняется дать ответ.

-- Все же, наверное, должны зачитать документы, на которые они ссылаются в обвинении, -- неуверенно говорит он.

И верно: КГБ собрал огромное количество доказательств нашей "кле-веты", должны же они предъявить их в суде! Читаю УПК. Вроде бы мы правы. Что ж, это хорошо, это даст мне возможность в течение по край-ней мере нескольких дней -- материалов-то на десятки томов! -- пуб-лично проанализировать методы их работы, показать, что клевета не в наших документах, а в их.

Следующий, четвертый день суда действительно начинается с де-монстрации документов. Впрочем, еще до этого, в пустом зале, где нет никого кроме меня, моей охраны, секретаря суда и прокурора, мой об-винитель Солонин подходит ко мне и говорит зло и резко:

-- Щаранский! На вас советская власть столько сил потратила: выра-стила, воспитала, дала образование, а вы все это против нее обратили. Неужели вам не понятно, что и наше терпение не бесконечно? Как я могу ходить с вами по одной земле и дышать одним воздухом, если вы враг всего того, что дорого мне? Еще не поздно, подумайте!

Не знаю, что означала эта его вспышка. Может, последняя попытка запугать меня перед тем, как я произнесу в суде свою речь?

-- И я не хочу ходить с вами по одной земле, но вы же не выпускаете меня в Израиль! -- отвечаю ему я.

...Когда через полгода я прочел в газете "Известия" сообщение о ско-ропостижной смерти заслуженного деятеля юстиции, начальника отде-ла Прокуратуры СССР Солонина П.Н., то его слова о том, что он не мо-жет ходить со мной по одной земле, показались мне сбывшимся проро-чеством...

Но пока полный сил и энергии Солонин просит суд приобщить к делу "важный документ": справку из Госбанка о том, что я с семьдесят чет-вертого по семьдесят седьмой год получил из-за рубежа материальную помощь денежными переводами на общую сумму около восьмисот дол-ларов .

-- Вот она, плата за предательство! -- восклицает он.

Советские корреспонденты спешат записать это в свои блокноты. А потом начинается демонстрация фильмов: "Рассчитанный риск" -- од-ного из важнейших материалов обвинения -- и "Человек, который за-шел слишком далеко", который призван подтвердить, что моя деятель-ность и мои связи были преступными...

Снова я вижу Авиталь во главе демонстрации. На этот раз она при-шла ко мне прямо в зал суда. КГБ не хотел впускать родственников, од-нако моя жена прорвалась. Я счастлив и взволнован. Но в зале начина-ются крики:

-- Это наглая клевета! Смерть изменнику! -- и спокойствие вновь возвращается ко мне.

Какой-то тип подлетает прямо к барьеру и, слегка придерживаемый старшинами, орет, размахивая кулаками перед моим лицом:

-- Щаранский! Мы не станем терпеть таких предателей, как ты!