Не убоюсь зла

Затем следователь, как правило, пересказывал различные эпизоды из жизни алии последних четырех-пяти лет, проявляя при этом нема-лую осведомленность. Цель его очевидна: внушить мне, что один из мо-их коллег -- трус, другой -бабник, третий -- стяжатель, четвертый -- честолюбец... Должен признаться, что в его характеристиках не все бы-ло взято с потолка: стукачи свое дело знали, да и подслушивание велось вполне квалифицированно.

Я же в описании следователя выглядел на фоне остальных чуть ли не ангелом: и в материальных дрязгах отказывался участвовать, и к друзьям относился лучше, чем они того заслуживали, и умен-то я, и добр, и вообще, если бы не мои ошибочные взгляды, то был бы я отличным ма-лым. Никогда не приходилось мне получать от КГБ столько комплимен-тов, как в эти недели, но я прекрасно понимал, что льстят они мне не-спроста.

Вывод, к которому подводил меня Солонченко, был следующим; гре-шили все, кто больше, кто меньше, но главные злодеи теперь продолжа-ют наслаждаться жизнью в Израиле и в Москве, а мне одному придется за них держать ответ -- экая несправедливость! Это давление оказалось куда более слабым, чем предыдущий натиск, но зато было длительным и нудным. Лихая атака захлебнулась; противник избрал тактику осады моих позиций, подвергая их интенсивному, но не слишком опасному ар-тобстрелу.

План КГБ, судя по всему, был прост: заставить меня усомниться в друзьях, ослабить мою внутреннюю связь с ними, а затем, уловив мо-мент, когда одиночество и ощущение безысходности станут угнетать ме-ня особенно сильно, вновь предложить мне искать выход в сотрудниче-стве с ними.

Но у КГБ был свой сценарий, у меня -- свой, у них свои цели, у меня -свои, у них своя игра, у меня -- своя, так успешно начатая двадцать пятого июля. И чем больше я увлекался ею, тем меньше было у меня времени и желания размышлять над аргументами Солонченко и компа-нии.

В десятых числах августа я получил дополнительное подтверждение тому, что игра моя развивается успешно. Надзиратель принес мне оче-редную, положенную раз в месяц, пятикилограммовую посылку из дома и выложил продукты на стол. Обычный порядок был таков: мне давали "сопроводиловку" -- опись вложенного, составленную отправителем, я сверял с ней содержимое посылки и расписывался в получении. Но на сей раз надзиратель протянул мне лист чистой бумаги:

-- Сами составьте список продуктов и распишитесь.

Я запротестовал: ведь видеть почерк кого-либо из родственников -единственная возможность убедиться, что он еще жив.

-- Таков теперь новый порядок, -- сказал вертухай.

Вскоре выяснилось, что новшество это почему-то не распространи-лось ни на моего соседа, ни на других обитателей Лефортово. Пока же, делать нечего, я стал составлять опись и тут же обнаружил, что все эти-кетки оторваны, -узнать сорт сыра или название зубного порошка бы-ло невозможно. Я обрадовался. Еще недавно КГБ сам объяснял мне че-рез Шнейваса, как передавать информацию с воли, заранее договорив-шись с домашними о том, что будет означать тот или иной продукт и о чем скажет то или иное его количество. Я тогда признался ему, что не додумался до этого, но теперь стало ясно: они не верят мне и подозрева-ют, что у меня есть связь с волей. Стало быть, я получил еще одно убе-дительнейшее доказательство тому, что мои "оговорки" и о Лернере, и о том, что никто не арестован, соответствуют действительности.

Потерять возможность лишний раз увидеть почерк близкого челове-ка было, конечно, обидно, но я убеждал себя в том, что приобрел вместо этого нечто большее: уверенность в правильности моей стратегии. Если бы между догадками, которые я выдавал за достоверное знание, и ис-тинным положением вещей на воле были противоречия, следователи не сомневались бы, что я блефую, и не пытались столь явно пресечь мою связь с внешним миром.

Между тем кагебешники продолжали демонстрировать вновь и вновь, насколько они поверили мне. Во второй половине августа с ин-тервалами в несколько дней последовали три обыска, беспрецедентные по тщательности. Забрали на проверку все библиотечные книги и мои записи, отклеивали каждую этикетку с вещей и продуктов, складка за складкой прощупывали одежду, простукивали стены, жалкую тюрем-ную мебель; с помощью одного прибора искали металлические предме-ты, с помощью другого -- полости в дереве... Я держался спокойно, ста-раясь скрыть радость и злорадство, и лишь время от времени бросал им:

-- Да что мы, прятать не умеем, что ли? -- или нечто иное в том же духе.

Но сосед мой в раздражении сказал ищейкам:

-- Четвертый год в Лефортово, а такого не видел. Что вы ищете здесь, приемник?

Главный среди них внимательно посмотрел на него, схватил за руку и быстро спросил:

-- А почему вы заговорили о приемнике?

Бедный Михаил Александрович страшно перепугался. Сразу после обыска его вызвали на беседу; вернувшись в камеру, он долго насторо-женно присматривался ко мне, а вечером, во время игры в домино, вдруг тихо сказал: