Не убоюсь зла

При всем этом ни его, ни Солонченко совершенно не смущало, что показания даже тех немногих свидетелей из числа ильинцев, которых они сами отобрали и которых допросил Нечеткий и еще кто-то из "моей" группы, находятся в прямом противоречии со всеми собранными доку-ментами: ведь эти люди говорят, что осуждают тех жителей села, кто "стал жертвой сионистской пропаганды и хочет уехать в Израиль". Так, значит, все же есть желающие? А как же коровы? Машина председате-ля? Почему же в справке ОВИРа утверждается, что таких людей нет? На эти вопросы у моих следователей ответа не нашлось. А когда я по-требовал, чтобы допросили кого-нибудь из тех, кто "стал жертвой сио-нистской пропаганды", мне резко ответили:

-- Мы сами знаем, кого нам привлекать в качестве свидетелей!

-- О да! Это вы действительно хорошо знаете! -- вынужден был со-гласиться я.

Впрочем, забегая вперед, скажу: единственный еврей из Ильинки, которого следствие решило выпустить на суд в качестве свидетеля, предпочел не явиться "по состоянию здоровья". Это не помешало суду включить в приговор наше заявление об ильинских евреях как клевет-ническое...

Следствие переходит к другим документам Хельсинкской группы. Меня знакомят с выписками из уголовных дел известных правозащит-ников: Сергея Ковалева, Андрея Твердохлебова, Владимира Буковского -- за которых мы заступались, когда их арестовывали и сажали в тюрь-му. Что ж, сейчас пришла наша очередь.

-- Но разница между вами в том, Анатолий Борисович, -- напомина-ет мне Солонченко, -- что их обвиняли не по шестьдесят четвертой статье, смертная казнь им не грозила.

Надо отдать должное упорству КГБ: они все еще не теряют надежды -- а вдруг этот аргумент подействует?

Один из самых пространных и подробных документов, подготовлен-ных Хельсинкской группой, -- исследование, посвященное условиям, в которых живут политзаключенные в тюрьмах и лагерях. В нем мы при-водили нормы питания на различных режимах, перечень предусмотрен-ных законом наказаний и примеры их применения на практике; там же перечислены около ста узников совести, готовых подтвердить предан-ные нами гласности сведения.

КГБ поработал над опровержением этой "клеветы" весьма основа-тельно: были собраны официальные справки от администрации тюрем и лагерей о гуманном отношении к особо опасным государственным преступникам, свидетельства врачей о прекрасном медицинском обслужи-вании и о хорошем питании в системе ГУЛАГа, но главное -- показания самих заключенных. Были опрошены от трех до десяти зеков из каждой зоны, и все они в один голос говорили о том, как хорошо им там живет-ся, какая вкусная еда, какое гуманное к ним отношение, и что лишь не-большое число сионистов и антисоветчиков специально провоцируют конфликты, изображая себя жертвами с целью привлечь внимание За-пада.

Фамилии этих людей мне не были знакомы, но я обратил внимание на то, что большинство из них сидели за "военные преступления", то есть за сотрудничество с немцами в дни войны. Попадались, правда, и осужденные по семидесятой статье, но, как правило, это так называе-мые "парашютисты", получившие ее во время отсидки за уголовные преступления. Я еще не знал, что скоро встречусь со многими из этих "полицаев" и "парашютистов", услышу жалобы раздавленных морально, а часто и физически, людей, ненавидящих своих тюремщиков, но гото-вых за пачку чая или даже просто за "хорошее отношение" администра-ции подписать все что угодно. Но и сейчас я не сомневаюсь, что все их показания -- ложь. Однако для следователя это -- документ.

-- Вот видите, вы не были еще в лагере, не сидели в обычной тюрьме, пишете о них понаслышке, а мы вам зачитываем свидетельства людей, которые там находятся. Какие еще нужны доказательства, что вы кле-ветали?

Да, придет время, когда я буду писать из тюрьмы заявления на имя Генерального прокурора и в них признавать: наш обзор не соответство-вал действительности. Реальность окажется гораздо более страшной, чем в том документе. Скажем, мы писали о том, как бесчеловечно де-ржать людей по тридцать суток в карцере. Закон предусматривает, что эта пытка голодом и холодом должна продолжаться не более пятнадцати суток. Но что значит терять сознание после ста дней карцера -- я узнаю на собственной шкуре. Узнаю, как годами живут без свиданий и писем, что значит проявить в тюрьме солидарность с товарищем по несчастью, написав в его защиту заявление; а самое главное -узнаю, как плано-мерно и беспощадно пытается перемолоть машина ГУЛАГа человека" старающегося удержаться в своей системе моральных ценностей, сохра-нить национальные, религиозные и политические убеждения, отличные от тех, которые санкционированы свыше.

Но все это мне еще предстоит. А пока я отвечаю Солонченко: