Не учите меня жить !

- Жду не дождусь, - терпеливо ответила я. Обычно ее "что-то" выливается в пространную жалобу на соседей, которые украли крышку от нашего мусорного бака, или на кур, злостно проклевывающих крышечки на бутылках с молоком, хотя она уже устала твердить молочнику, чтобы закрывал за собой калитку, или еще на что-нибудь столь же возмутительное.

Странно, что это она вдруг собралась в город. На моей памяти она еще не отваживалась на такое путешествие, хотя живет всего в каких-нибудь двадцати милях от центра.

Двадцать миль, пятьдесят лет.

Встречаться с нею мне совершенно не улыбалось, но я чувствовала, что должна, потому что не видела ее с самого начала лета. Не по моей вине - к родителям я заезжала раз сто, - ну, один-два раза точно, - но дома заставала одного папу.

Мы договорились пообедать вместе, хотя слова "пообедать" я не произнесла, потому что вряд ли для моей мамы оно привычно.

Она скорее из тех, для кого "чашка чая и бутерброд с ветчиной" - верх расточительства.

- Встретимся в час дня в пабе через дорогу от моей работы, - сказала я.

Но она пришла в ужас при мысли, что ей придется одной сидеть в пабе и ждать меня.

- Что подумают люди? - с тревогой в голосе воскликнула она.

- Ладно, - вздохнула я. - Приду первой, и тебе не придется ждать одной.

- Нет, нет, - совсем запаниковала мама. - Это ничем не лучше: молодая женщина без провожатых, в общественном месте...

- А что плохого? - фыркнула я и начала было объяснять, что всегда хожу в пабы без провожатых, но вовремя спохватилась, пока она не завопила: "Кого я воспитала?! Уличную девку!"

- Пойдем куда-нибудь, где можно выпить по чашке чаю, - опять предложила она.

- Хорошо, хорошо, тут рядом кафе...

- Только чтобы без роскоши, - испуганно перебила она, смертельно боясь попасть впросак из-за незнания, какую из пяти вилок брать первой. Но беспокоилась она совершенно напрасно, мне в таких местах тоже неловко.

- Оно совсем простенькое, - уверила я. - И очень уютное, так что расслабься.

- А что там подают?

- Самые обычные вещи, - ответила я. - Сандвичи, творожный пирог и все такое.

- А шварцвальдский торт? - с надеждой спросила она. Надо же, слышала о шварцвальдском торте.

- Да, наверное, - сказала я. - Или что-нибудь в том же роде.

- А чай надо заказывать у стойки или...

- Мама, ты сядешь за столик, официантка сама к тебе подойдет и примет заказ.

- А как лучше - просто войти в кафе и сесть, где захочу, или...

- Подожди, пока тебя проводят за столик, - посоветовала я.

Когда я вошла в кафе, она уже сидела за столиком, выпрямившись, будто проглотила аршин, и робея, точно самозванка, знающая, что не имеет права здесь находиться. Она нервно улыбалась, желая показать, что у нее все хорошо, и судорожно прижимала к себе сумочку для защиты от грабителей, которыми, как она слышала, кишмя кишит центр Лондона. Казалось, ее сухонькие ручки говорят: "От меня не разживетесь".

Она выглядела чуть иначе, чем обычно, - стройнее и моложе. В одном Питер оказался прав: она действительно сделала что-то непонятное с волосами, но мне пришлось, хоть и без удовольствия, признать, что это ей к лицу.

И с одеждой произошло что-то странное: она была... была... одета со вкусом!

И, в довершение всего, она накрасила губы красной помадой. Надо заметить, что помадой мама не пользовалась никогда, разве что в особо торжественных случаях. На свадьбу, например. И иногда на похороны, если усопший был ей несимпатичен.

Я села напротив нее, натянуто улыбнулась и поинтересовалась, что такое она хотела мне рассказать.

62

Она решила уйти от отца.

Вот что она хотела мне сообщить (хотя, пожалуй, в данном случае слово "хотела" было бы преувеличением; точнее, ей пришлось сказать мне об этом).

От потрясения мне буквально стало дурно. Помню, меня еще удивило, что она дождалась, пока я закажу себе сандвич, и только потом выложила свою новость: она ведь терпеть не может, когда впустую переводят добро.

- Я тебе не верю, - прохрипела я, пристально глядя ей в лицо в надежде уловить хоть тень лжи, но увидела только, что она подвела глаза, причем криво и неумело.

- Прости, - приниженно пробормотала она.

Мой мир определенно разваливался на части, и от этого я совсем растерялась. До сего момента я считала себя независимой взрослой женщиной двадцати шести лет от роду, которая ушла из родительского дома и живет своей собственной жизнью, не испытывая ни малейшего интереса к сексуальным экспериментам родителей, но сейчас чувствовала себя испуганной и озлобленной, как брошенный четырехлетний ребенок.

- Но почему? - воскликнула я. - Почему ты от него уходишь? Как ты можешь?

- Потому, Люси, что уже много лет у нас не брак, а одно название. Ты ведь это знаешь, Люси? - с нажимом спросила она, глазами умоляя согласиться.

- Нет, не знаю, - отрезала я. - Для меня это новость.

- Люси, ты наверняка давно знаешь, - настаивала она.

Что-то она слишком часто обращалась ко мне по имени. И все пыталась просительно коснуться моей руки.

- Ничего я не знаю, - твердо повторила я. О чем бы ни шла речь, согласия от меня она не дождется.