Не учите меня жить !

А про себя в ужасе подумала: это что же творится: у других родители разводятся, но мои-то не могут разойтись, ведь они католики?

Нерушимость домашнего очага была единственной причиной, по которой я так долго мирилась с католическим вероисповеданием моих родителей и всей связанной с этим чепухой. Мы как будто заключили молчаливую сделку, обязывавшую меня, среди прочего, каждое воскресенье ходить к мессе, не надевать на свидания лаковые туфли и каждую весну сорок дней воздерживаться от сладостей. Взамен мои родители должны были жить вместе, даже если ненавидят друг друга лютой ненавистью.

- Бедная Люси, - вздохнула мама. - Ты никогда не умела переживать неприятности, так ведь? Вечно убегала или утыкалась носом в книжку, когда жизнь не радовала.

- Да пошла ты, - разозлилась я. - Прекрати меня пилить, из нас двоих здесь ты виноватая.

- Извини, - мягко сказала она. - Не стоило мне этого говорить.

Чем потрясла меня еще больше. Это было почище новости о том, что она уходит от папы. Она не только не заорала на меня за мою грубость - она сама извинилась!

Я смотрела на маму, и меня тошнило от страха. Как видно, дело было совсем плохо.

- Люси, - еще мягче продолжала она, - мы с твоим отцом не любим друг друга уже много лет. Прости, если для тебя это так неожиданно.

Я не могла говорить. На моих глазах рушился мой дом, и я вместе с ним. Мое самоощущение и без того непрочно; что, если я вообще растворюсь в воздухе, если исчезнет главная из моих определяющих черт?

- Но почему теперь? - спросила я после того, как мы провели пару минут в напряженном молчании. - Если вы давно друг друга не любите, во что я все равно не верю, почему тебе именно теперь приспичило уходить?

И вдруг до меня дошло, почему: прическа, макияж, новая одежда! Все ясно!

- О господи, - выдохнула я. - Поверить не могу: ты что, еще кого-то встретила? Ты завела... приятеля?

Она не смотрела мне в глаза, дрянь такая, и я поняла, что угадала.

- Люси, - взмолилась она, - я была так одинока!

- Одинока? - возмутилась я. - Как ты могла быть одинока, если у тебя есть папа?

- Люси, пойми, пожалуйста, - вздохнула мама, - жить с твоим отцом все равно что жить с малым ребенком.

- Не надо! - вскипела я. - Не пытайся убедить меня, что он сам во всем виноват. Ты это сделала, и виновата ты одна.

Мама с несчастным видом уставилась на свои руки и не сказала ни слова себе в оправдание.

- Так кто же он? - процедила я, морщась от привкуса желчи во рту. Этот твой дружок?

- Люси, прошу тебя, - пробормотала она. Ее мягкость сбивала меня с толку, мне было намного спокойнее, когда она язвила и издевалась.

- Говори, - потребовала я.

Она по-прежнему молча смотрела на меня полными слез глазами. Почему не хочет говорить?

- Я его знаю, да? - встревожилась я.

- Да, Люси. Прости меня, Люси, я вовсе не хотела, чтобы так вышло...

- Скажи только, кто он, - приказала я, чувствуя, как трудно становится дышать.

- Это... Он...

- Да говори же! - закричала я.

- Кен Кирнс, - скороговоркой выпалила она.

- Кто? - не сразу поняла я. - Какой такой Кен Кирнс?

- Ну как же, ты ведь знаешь. Мистер Кирнс из химчистки.

- Ах, мистер Кирнс, - протянула я, смутно припоминая лысого старикашку в коричневой кофте, ботинках из кожзаменителя и с вставной челюстью, которая, казалось, жила своей собственной, отдельной от его беззубого рта жизнью.

О, облегчение! Как это ни нелепо, я была парализована страхом, что ее приятелем окажется Дэниэл. Он ведь все темнил насчет своей загадочной новой пассии, и мама так откровенно кокетничала с ним в тот раз, когда мы вместе были у нее, и потом Дэниэл говорил, что моя мама симпатичная...

Ладно, я очень рада, что это не Дэниэл, но мистер Кирнс из химчистки?! Неужели она не могла подцепить кого-нибудь получше? Второго такого урода днем с огнем не сыщешь!

- Поправь меня, если я ошибаюсь, - заплетающимся языком сказала я. Мистер Кирнс с вставными зубами, которые ему велики, - твой новый хахаль?

- Он уже заказал себе другие, - жалобно возразила она.

- Ты отвратительна, - тряхнула я головой. - Ты совершенно отвратительна.

Она не заорала на меня, не заругалась, как поступала обычно, если я высказывалась без должного к ней уважения, но продолжала сидеть с прибитым, смиренным видом.

- Люси, посмотри на меня, пожалуйста, - попросила она, и в уголках глаз у нее блеснули слезы. - С Кеном я чувствую себя как молодая, разве ты не понимаешь - я тоже женщина, и у меня есть потребности...

- Слышать не хочу о твоих гнусных потребностях, - перебила ее я, гоня от себя чудовищную картину страстного слияния мамы с мистером Кирнсом среди вешалок и ворохов чужой одежды.

И опять она даже не попыталась оправдаться, но я-то знала, с кем имею дело. Рано или поздно все это напускное смирение с нее слетит.

- Люси, мне пятьдесят три года, и это, возможно, моя последняя надежда на счастье. Ты ведь поймешь меня?

- Ты и твое счастье! А как же папа? Как насчет его счастья?

- Я старалась сделать его счастливым, - с грустью сказала она. - Но ничего не выходит.