Не в этом доме (СИ)

Лось провожает взглядом Ральфа, удаляющегося по тёмному коридору. Провожает луч фонаря, беспечно прыгающего по разрисованным стенам. Ральф здесь работает дольше, ненамного, конечно, но всё же — достаточно. И к детям он относится, наверное, правильнее, чем Лось. Новый воспитатель привязывается к ним, как к потерянным щеночкам. Не может, хотя и обещал, не выделять себе любимчиков — да брось, Ральф, старина, ты бы сам не смог выдержать преданный взгляд кошачьих зелёных глазёнок. Он не имеет на это право, честно говоря. У него — целая толпа смотрящих честными восторженными глазами ребятишек, которых невозможно любить и не любить в равной степени.

Он толкает дверь, у которой остановился, впускает в комнату лёгкий ветер, прошуршавший сквозь надписи в коридорах. Тишина в Доме своя: она полна дыхания, сопения, тихих бормотаний. Лось выглядывает через порог, отмечает, что свет фонарика угулял прочь.

Проходит в комнату, поправляет свисающее с пустой кровати одеяло. Шакал Табаки — кажется, теперь остальные его зовут так — слишком торопился перед отъездом. Так сильно, что в итоге забыл всё: заправить постель, собрать в рюкзак все свои пуговки и бусинки, попрощаться с друзьями и — уехать. На памяти Лося это первый раз, когда он остаётся. Может, новое имя резко повернуло его образ жизни в другое русло, хотя он только накануне вечером поймал негодника, орущего на весь коридор какие-то явно подслушанные у старшеклассников песни.

Он хмурится, поднимая одеяло и не находя под ним ребёнка. Велел же всем лечь в свои постели. Выпрямляется, выискивает в темноте пропавшего.

И отмечает перестановку в комнате. Сдвинутые в углу кровати и огроменную кучу из одеял, подушек, свесившихся рук и ног. Подходит ближе, пытается сообразить, где чья голова. Отлично, похоже, вся комната — как они там себя сейчас называют, дохляки, вроде, — решила собраться в один большущий клубок и спать так. Разве ж это удобно?

Он тихо усмехается, когда клубок, почувствовав на себе взгляд, начинает шевелиться.

— Мы спим, — раздаётся очень честный голос из-под одеяла.

— Охотно верю, — отзывается Лось.

Лось качает головой и многозначительным молчанием — тем самым молчанием взрослого, которое дети воспринимают обычно лучше любых слов — намекает, что никуда он не уйдёт, пока клубок не уснёт сладкими снами.

Он опускается на край кровати. Поворачивается к освещенному луной окну. Ральф был бы строг. Ральф бы прикрикнул на неслушников. А может, ему было бы всё равно. Может, он равнодушно наблюдал бы, как они утром ходят с синяками под глазами.

— Мы правда спим, — заверяет второй голос, и Лось узнает по писклявому возмущению Табаки. — Можешь за нами не следить.

— Я и не слежу. Только побуду здесь, пока вы не перестанете во сне болтать.

— А я не болтаю, — важно заявляет Волк, поднимая лохматую голову, вылезая из-под чужой руки.

— Так, лёг обратно, — шикает на него Лось.

Строгим быть тяжело, если это не часть твоего характера.

Он всматривается в клубок.

— Вы где Слепого потеряли? — спрашивает он, не досчитавшись ребёнка.

— А мы не знаем, — заявляет Волк и зачем-то наваливается локтем на соседнюю подушку, приминая её. — Он каждую ночь где-то шляется. Беспокойная душа.

— Я здесь, — рука заваленного под чужой подушкой поднимается над кроватью.

Лось вздыхает.

— Волк, слезь с него. Задушишь. Потерпи, пока Ральф не уедет, не хочу, чтобы он злорадствовал над моими методами воспитания.

Спящий комок разражается громким хохотом на все лады. Визгливый хохот звучит громче всех, и Лось опускает лицо в ладонь.

Ральф услышал бы шум за километр, что уж говорить о паре лестничных проемов.

Слепой выползает из-под подушки — единственный, похоже, кто правда спал, — отпихивает от себя Волка. Тот перебирается ближе к Кузнечику, который борется с нежелающим выполнять свою функцию одеялом.

Одеяло это снова перебрасывают из стороны в сторону, когда каждый тянет всё на себя. Клубок вертится, недовольно ворчит, пихается острыми локтями и коленями. Собранный по частям: у них на четверых три пары зрячих глаз, три пары рабочих ног и три пары перепачканных в хлам рук. Он терпеливо молчит. Опускает голову, когда из пихающегося клубка на его колено приземляется чья-то пятка.

Клубок замирает.

— Устроились? — старший всё же не сдерживает смех с картины маслом.

— Да, — довольно выдыхает голос Кузнечика откуда-то из недр подушек и одеял.

— Мы давно уже устроились.

— Я давнее.

— Нет, я.

В тишине Дома скрип половиц этажом выше, щёлкание в коридорах чего-то потустороннего, начинающего щёлкать каждую ночь, отгласы чего-то, витающего в воздухе Дома, чего-то, созданного ими, слоем за слоем.

— Кстати! Совсем забыл, я ведь вчера такую классную колыбельную от старших услышал, там про медведя, лису и зайку, знаете, что они…

Зрячая ладонь выныривает из клубка и привычно прерывает не начавшуюся тираду. Обиженное пыхтение почти сразу сменяется довольным такой реакцией хихиканьем.

Ну, тишина в Доме тоже своя, её всегда что-то наполняет.