Не забудь меня (ЛП)

- Он меня обокрал.

- Ты всегда избиваешь тех, кто у тебя ворует?

- Люди не часто у меня воруют.

- Почему он это сделал? – спрашивает она.

- Он был мне должен, – фигура в окне (отдаленный, размытый мистер Голд) потирает лицо и кладет руку на нечто вроде глобуса. – Он задержал платеж. За это я забрал его фургон, и он решил мне таким образом отплатить.

- Это все?

- Нет.

- Я хочу знать все, – говорит она.

И он ей рассказывает.

Он говорит медленно, осторожно, как будто каждое слово причиняет ему боль, как будто ему приходится тащить рассказ из себя клещами. Как будто он балансирует на грани самоконтроля, и только неимоверные усилия воли помогают ему удержаться. (Его рассказ - это неохотный дар, который он протягивает ей, хотя тот обжигает ему ладони). Его рассказ честен, и искренен, и в нем нет ничего от оплетших ее паутин лжи.

Она не уверена, хочет ли он наверстать упущенное время, или пытается оплатить какой-то вселенский счет, или, может быть, надеется, что это поможет ей вспомнить (или, возможно, он просто чувствует, что она заслуживает знать), но она не сомневается в его честности.

Он рассказывает, как мэр лгала ему. Как Белль ушла и больше не вернулась, а мэр сказала, что отец довел её до самоубийства (а на самом деле это были бесконечные годы небытия, бессмысленного плена, бетонных стен и холода, пробирающего до самых костей). Как мистер Голд винил себя – он не говорит этого прямо, но она слышит это в тоне его голоса и осторожности, с которой он подбирает слова. (Когда он говорит, что винил её отца, когда говорит, что «это была его вина» — в его голосе звучит: «это была моя вина».) Она узнаёт, как он отвез её отца в хижину в лесу, связал его и избил.

Она узнаёт, какие боль, гнев и ужас он испытал, когда пропала чашка, потому что это все, что осталось от Белль (все, что у него было от неё, и последнее – её вина, хотя он никогда не обвинял её). Она узнаёт, кто та загадочная женщина, кто та таинственная неуловимая «она» из рассказа Эммы. Он скучал по ней (скучает по ней) и он любил её (любит её).

(Этого он тоже не произносит вслух, но в его голосе слышится та же печаль, что прячется в карих глазах).

Когда рассказ подходит к концу, они долгое время стоят в тишине. Холодный воздух просачивается сквозь стекло и подбирается к рукам даже сквозь кардиган.

У окна она чувствует себя уязвимой, открытой и незащищённой (как будто стоит у городской черты, а не в безопасности своей библиотеки). Она чувствует, что находится слишком близко к нему, даже если между ними улица и стена магазина, чувствует, что он слишком хорошо видит ее, даже если с такого расстояния он наверняка может различить лишь размытый человеческий силуэт, скрытый за стекающими по стеклу каплями дождя.

Ему жаль.

Но даже это не может уменьшить её страха.

Даже правда не в состоянии перекрыть приглушенные звуки ударов, раздающиеся в ушах (пульс, который звучит как удар трости по живой плоти и костям) или рассеять крики и стереть память о жестокости, исказившей его лицо (потемневшие глаза и обнаженные зубы – она уже видела этот взгляд раньше, как и трость, прижатую к горлу упавшего пирата). Даже доброта не может унять дрожи в руках или отогнать воспоминания, когда они поднимаются, подобно кипящей смоле, и неотвратимо окутывают её липкими щупальцами.

Возможно, его глаза (если бы она могла их видеть) так же грустны, как и её, и, возможно, он борется со слезами и, может быть, ему жаль… но намерения мало что значат, когда её отцу приходится спать в шейном бандаже и трудиться гораздо усерднее, чтобы оплачивать больничные счета.

Очень тихо и очень осторожно она отступает на шаг от окна. (Это не побег, а только тактическое отступление).

— Я должна идти, — говорит она.

— Конечно, – отвечает он. Покорно. Голос слишком ровный и слишком спокойный, будто он ожидал именно этого. (Возможно, это так, потому что, может быть, расставания – это все, что когда-либо происходило между ними).

- Спасибо, что рассказал мне, – говорит она.

- Джейн, мне жаль… — но она больше не может этого слышать ( у нее целая коллекция извинений и сожалений – тяжелый груз, чемодан, который она повсюду носит с собой, и она не хочет быть причиной еще одного горя), поэтому она отнимает телефон подальше от уха и закрывает с резким щелчком.

Размытый силуэт Голда опускает телефон и тихо отворачивается от окна. Не оборачиваясь и не смотря на неё, он хромает мимо прилавка в подсобку. У неё все еще очень много вопросов, но пока что она забрасывает их в дальний уголок сознания вместе с остальными мыслями.

Остаток дня она проводит в углу в кресле-качалке, крепко прижимая к себе потрепанный том “Джейн Эйр” и не читая его.

***

Смелость возвращается к ней лишь через два дня. Когда это происходит, и вопросы вновь начинают роиться в сознании песчаными блохами, она снова набирает его номер.

- Алло?

- Это я.

- Джейн, – он произносит ее имя со смесью бесконечного уважения и удивления (и это звучит намного лучше, чем покорность, и это не ранит так, как оборванный телефонный разговор. – Не ожидал услышать тебя снова.