Не забудь меня (ЛП)

Ей нравится гулять в саду по вечерам, потому что вечерами тихо, и никто не подглядывает. Потому что воздух прохладен, и она видит пар от дыхания, потому что прохлада отчетливо реальна, а темнота отчетливо спокойна (а больница всегда слишком чисто вымыта и слишком ярко освещена). И темнота кажется честной.

В темноте ей почти удается забыть, что её мир состоит из небольшого чемодана и стопки книг. После заката люди забывают о своих проблемах (забывают свою унылую повседневность и забываются), и до самого рассвета она не одна. Она может дышать свежим воздухом и ощущать свободу в же полной мере, что и любой другой житель города.

Темнота поглощает тайны. Темнота прячет страх. Темнота делает её храброй.

И сегодня ей это нужно. Ей нужны темнота, тишина и секреты, потому что её выстраданное равновесие опять нарушено, и все, что ей казалось правдой, оказалось выдумкой, а все, кто был с ней – на самом деле против неё. Ей нужна темнота, потому что вопросы стучат в виски с невыносимым постоянством, подобно протекающему крану. (Эти вопросы сводят её с ума. Её снова запрут. Снова разрушат её жизнь еще до того, как она успеет начаться.)

Но в длинном шерстяном пальто (с поднятым воротником и на шее, с распущенными волосами и мягкими наушниками для защиты от холода) и под руку с Эммой, возможно, она сумеет найти ответы, которые ей так нужны. Возможно, она сумеет спастись, и ей удастся спасти что-то из обломков крушения, даже если сама вселенная против неё.

Может быть, она не может вспомнить, но зато она может узнать.

— Можно спросить у тебя кое-что? – спрашивает она, пряча руки в перчатках под мышками.

— Да, конечно.

— Ты шериф, верно?

Эмма демонстрирует скрытый под черной футболкой и кожаной курткой жетон на поясе.

– Была им последний раз, когда проверяла.

— Ты слышала что-нибудь про мистера Голда… — она оглядывается через плечо, будто ожидает, что он скрывается в тени похожих на скелеты деревьев, будто он может стоять там, опираясь на трость и склоняя голову, и слышать каждое слово. (Конечно, его здесь нет. Конечно, здесь нет ничего, кроме кустов, цветов и серебристо—белого света луны.)

— Про мистера Голда? Про него я много чего слышала, – Это тонкий намек на продолжение. Дружелюбное подталкивание, в нем есть любопытство, но нет угрозы.

Джейн потирает пальцами шерсть пальто сквозь перчатки. Она стискивает кулаки и покрепче прижимает к себе руки.

— Это правда, что мистер Голд избил моего отца?

Эмма делает глубокий вдох и выпускает облачко пара на фоне звездного неба.

— Да, — отвечает она после небольшой паузы, – избил.

— Значит, это правда.

— Да.

— Ты это видела?

— Да, – Эмма пожимает плечами. Джейн не видит её лица (не хочет видеть, она хочет опустить взгляд и смотреть на гравиевую дорожку под ногами), но её голос звучит почти как извинение: – Это было неприятно. И, скорее всего, было бы еще хуже, если бы я не вмешалась.

Странно, что надежду можно потушить всего несколькими словами. (Будто бросить в огонь грязь, перекрывая доступ кислороду.)

Странно, что она так долго искала правду, а теперь забвение кажется блаженством (как одеяло и стерильно чистая палата).

Странно, что вопросы все еще не исчезают (как навязчивый привкус сэндвичей и звук трости, стучащей по полу).

— Знаешь, почему он это сделал? – спрашивает Джейн. Это единственный выход. Стоило ей только начать, как вопросы сами польются (как бурлящая вода, прорвавшая плотину). Вряд ли она сможет остановить их поток.

— Твой отец его обокрал.

- Что он украл?

- Несколько безделушек. И чашку.

- Ту, что я разбила? — её талисман, что бы это ни значило.

- Да.

Это немного успокаивает. Цветочник крадет чашку, и за это избит до полусмерти. Она разбивает ту самую чашку о бетонную стену, и Голд извиняется перед ней.

Некоторое время они идут молча. Их шаги отдаются хрустом на гравии, а ветер изо всех сил обдувает шею и пытается забраться под вязаный свитер.

— Было кое—что еще, – Наконец говорит Эмма. – Кроме чашки. — Джейн не отвечает (не может ответить, потому что все вопросы ускользают от неё, и она не может удержать внимание ни на одном из них). Но Эмма воспринимает её молчание как разрешение. — Он говорил что-то о «ней». О том, что Мо причинил боль «ей». И о том, что «её» нет, и «она» больше не вернется.

- Кто? – спрашивает Джейн

- Могу поспорить, — отвечает Эмма, — что он говорил о тебе. Насколько я знаю, он думал, что ты мертва.

- И что мой отец убил меня?

Эмма пожимает плечами. Джейн этого не видит, потому что все еще смотрит на гравий под ногами, но слышит скрип кожаной куртки.

— В то время меня не было поблизости. Все, что я знаю, это то, что Голд был удивлен, увидев тебя.

— Психбольница, — отвечает она. Это все, что она помнит (только проблески ночных кошмаров, вызванных таблетками, только вспышки забытых воспоминаний и запах антисептиков).

— Наверное, – Эмма кажется растерянной. В голосе звучат скептические нотки: – Я не знаю подробностей. Это вроде как длинная история.