Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

Каждому вновь пришедшему гостю Берестов радостно сообщал:

– Мариша уже приехала. И Сонечка, и Лёва, и т. д. Андрюша Чернов попозже подъедет…

Но постепенно от декабрьских встреч начали отлынивать. Кто уехал, кто болен, кто занят, да и погода плохая, ехать далеко, тяжело…

Он понимал, не обижался (во всяком случае, виду не подавал). Он тогда начал засчитывать звонки.

– Мариша, как хорошо, что вы звоните. Вот и Олег уже звонил, и Андрюша Чернов из Питера…

Цветов на панихиду натащили столько – еле довезли их до кладбища. Большущие алые и белые розы мирно соседствовали друг с дружкой. Строили разноцветные рожицы голенастые гвоздики. Пронзительно синели ирисы, лоснились перехваченные резинками тюльпаны, над чьей-то головой мотался растрепанный черноглазый мак.

Мы стояли на дорожке вокруг открытого гроба. “Жить-жить-любить!” – орали апрельские птицы. И мой сосед справа, переводчик с японского, сказал:

– Наверное, неправильно говорить “детский поэт”. Ведь детский и поэт – одно и то же.

Тогда до меня дошло, почему он терпеть не мог, когда называли детским писателем, детским поэтом. Тавтология, стилистическая неправильность, должно быть, резала ему слух, как “оплата за проезд” или “карточка в анфас”.

О его стихах, простых как волшебная палочка, по-детски взрослых, по-взрослому детских, всегда с секретом, с двойным дном, – пусть напишут другие.

Поставила точку, и рука сама потянулась к трубке: позвонить ему, прочесть, что получилось. Господи, ну неужели нельзя?

“Встаньте, кто помнит…”

Я стою, дядя Валя, папа Валя, я стою.

И плачу.

Апрель 1998

На смерть марсианина Запоздалое объяснение в любви поэту Шефнеру

Умер Вадим Шефнер. Я узнала об этом с опозданием. О его неповторимой фантастической прозе, мудрой и насмешливой, где одомашненный космос заглядывает в окошки коммунальных кухонь, – написано немало. Да и о стихах, несомненно, писали, просто сегодня мне хочется сказать – от себя.

В детстве, топая из школы, я распевала на самодельный мотив его “Утешительный марш”. Или бормотала, расплываясь в дурацкой улыбке:

У ангела ангина,
Он, не жалея сил,
Берёг чьего-то сына,
Инфекцию схватил…

Позже, на студенческих вечеринках, желая охмурить понравившегося мальчика, декламировала нарочно для этого выученное, таинственно волнующее стихотворение “Фантастика”, предлагая бедняге немедленно отгадать автора:

На пиру невидимок стеклянно звучат голоса,
И ночной разговор убедительно ясен и грустен:
“Я на миг, я на миг, я погреться на четверть часа”, —
“Ты навек, ты навек, мы тебя никуда не отпустим…”

Автора мальчик, как правило, не знал и знать не хотел. Это сейчас в любой “Школе женского обаяния” вам объяснят: чтобы охмурить мужчину, надо не образованность свою показывать, а восхищаться им и льстить как можно грубее. Тогда же таких школ ещё не было. Притом явное, почти физическое наслаждение, с каким я выговаривала вслух это волшебное “Ты навек, ты навек…”, – справедливо наводило охмуряемого на мысль о некоем извращении, доселе не известном науке, и он спешно приглашал на танец другую однокурсницу.

Жизнь тем не менее продолжалась, а с ней и моя неуёмная страсть к исполнению вслух любимых стихов. И когда я открыла на “Радио России” свою “Литературную аптеку” для старшеклассников, то сделала это – признаюсь! – не только для того, чтобы вызвать у недорослей слюнотечение при виде интересной книжки, но и с целью безнаказанно предаваться своему тайному пороку.

Старшеклассники в письмах одобряли Искандера и Сэй-Сёнагон, великодушно прощали мне Пушкина ради “Элегии на раздевание возлюбленной” Джона Донна – и всё время настойчиво советовали сделать “ну хоть одну передачку” о лекарственных свойствах фантастики. Я добросовестно вооружилась Брэдбери и Стругацкими, не хватало только стихов, и добрая соседка одолжила мне сборничек “Кибернетический Пегас. Наука и фантастика в русской и советской поэзии” (Л.: Детская литература, 1989). Так я впервые прочла почему-то не включённое Шефнером в его “Личную вечность” (стихи разных лет, изданные в 1984-м) стихотворение “Марсианин”. Длинное, сюжетное, в трёх частях.

Прочла – и включила его в свою мысленную антологию лучших стихов на свете. А ещё – в свой секретный список самых сладостных стихов для чтения вслух.

Начинать лучше не спеша, с простоватой такой, повествовательной интонацией лермонтовского дяди из “Бородина”:

Марсианин (легенда)

I