Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

– Читайте, читайте, мы же все тут взрослые люди, это даже хорошо, что у вас такие разносторонние интересы.

И я прочла по тетрадке “Блаженство” Томаса Кэрью. Ну то самое. Милейший Андрей Николаевич Горбунов, заказывая мне для издательства МГУ эту рискованную по тем временам поэмку, всё повторял:

– Только умоляю, Мариночка, побольше небесного блаженства, а то ведь выкинут вещь из состава!

Я эту вещь, кстати сказать, недавно перечитывала. Она и правда неплохо получилась. Сейчас бы, наверное, сделала с бо́льшим мастерством, но куражу того, прежнего, нет и в помине. И таких благодарных слушателей, как в тот вечер, у меня уже никогда не будет…

Память вечно всё перетряхивает и утрамбовывает, и за точность дат я не ручаюсь. Но вот у меня в руках чудом уцелевший средь бурь перестройки и журнального изобилия гласности сентябрьский номер “Пионера” за 1983 год. Слева, на шестнадцатой странице, три моих стихотворения в жанре “школьной лирики” со среднестатистическими рисуночками. Справа, на семнадцатой – волшебство. Прямоугольная картинка: плотный серый фон, жёлтый, светящийся в воздухе фонарик – или это поплавок небесный? – под ним растопыренная пальмовая крона без всякого ствола, снизу лес (наш, обычный, зубчиками), река гладкая с перевёрнутым лесом и жёлтой светящейся скобочкой лодки, а в ней человечек с удочкой, в чёрном свитере. И надпись чуть скошенными, “бамбуковыми” буквами: “Самая лёгкая лодка в мире”. И ниже: “Рисунки автора”.

В нашей тогдашней коммуналке мы с Гришей Кружковым вырываем друг у друга журнал и шёпотом, чтоб не разбудить младшего, восклицаем: “Гениально! Ге-ни-аль-но!” Повесть печатается в четырёх номерах, и каждый раз, глядя на уже знакомый поплавок-фонарик и нездешние буквы заголовка, мы дружно переводим дух. Но как это пропустили? Как – прорвалось?

И вот уже весна восемьдесят пятого. Только что состоялся очередной “вынос тела”, и страна с мрачноватым азартом напевает: “Кто на новенького?” Сейчас Гриша достанет из ящика свежую газету с мужским портретом – и, вглядевшись в подпись, потрясённо выдохнет: “Папашка-горбач!”…

В следующий раз мы встретились с Юриосичем в ресторане ЦДЛ. Там мне назначил свидание, вполне деловое, Сергей Иванов. Мы сели за столик, и тут подошёл Коваль.

– Юра! – обрадовался ему Сергей Анатольевич. – А у нас вот Марина в Союз вступает, в детскую секцию, ей рекомендации нужны. Мы с Акимом уже дали, третьим будешь?

– Буду, – твёрдо сказал Коваль и уселся на свободный стул.

– Но вы же моих стихов совсем не знаете, вот если только в “Пионере”… – замирая от ужаса и восторга, промямлила я.

– А мы сейчас закажем раков, и пока они будут вариться, вы мне всё и прочтёте.

Под ресторанный гул, под звяканье ножей и вилок я читаю ему стихи. Им обоим. Понимаю, что можно нести любую чушь, рекомендацию всё равно напишут, но мне страшно хочется, чтобы ему понравилось. Читаю “взрослое”: про свою Бахрушинку, про детство, про любовь… Стихи образуют вокруг нас троих подобие защитного пузыря, и шум не мешает.

– По-моему, надо брать, – решительно заявляет Юриосич. – Чего тут думать? Я, Серёж, так и напишу: “Надо брать. Коваль”.

– Т-так, Юрочка, эти вещи не п-пишутся (оба наших руководителя слегка заикаются – и Сергей Анатольевич, и Аким). – Вот я тебе сейчас п-продиктую…

И под диктовку Иванова разборчивыми полупечатными буквами на листке бумаги в клеточку Коваль, посапывая, выводит: “Я, такой-то, рекомендую в члены Союза советских писателей одарённого молодого автора такую-то, чьи произведения отличаются…” – дальше было что-то про оптимизм и высокий художественный уровень, дата и подпись.

Потом они учили меня разламывать раков. А я от волнения ничего не могла есть и сидела как дура, такая вся красивая и одарённая, с новой замечательной стрижкой каре, скрывающей малиновые уши…

В Союз меня с первого раза не приняли – идейный уровень оказался ниже нормы, – да я и не больно-то надеялась. Жаль только, что не сохранила ту бумажку. Надо было перепечатать и копию отвезти Юриосичу на подпись, а я поленилась и отдала оригинал. Может, он и сейчас пылится в каком-нибудь писательском архиве.

Мы потом ещё с ним встречались не раз, только всё как-то мимоходом. Помню, я ему похвасталась, что начала учиться верховой езде, и он спросил с каким-то жадным любопытством:

– Вы сели на лошадь? Оседлали живое тело?

И головой покачал:

– А я вот почему-то не могу.

А я думала, он всё может.

Однажды он нам с Маринкой Москвиной пел – просто так, без гитары. Дело было после торжественного открытия Недели детской книги в Колонном зале. Там Яков Лазаревич и Юриосич приветствовали детишек от команды “живых классиков”, а мы – от “молодых поэтов и писателей”. Для такого случая мне моя элегантная мама одолжила свой серый английский жакет и юбку до колен в благородную узенькую полоску, а Маринка нарядилась в брючный костюм-тройку: чёрный, вельветовый. В общем, выглядели мы на все сто, и когда Аким и Коваль после выступления пригласили нас пообедать в новый кооперативный (!) ресторан, мы долго ломаться не стали. Так в один голос и выпалили: