Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

Помню своё первое ощущение при взгляде на Ле-вика: серебро. От него шло какое-то серебряное сияние: седина, благородный серый костюм, серые лучистые глаза (а может, и карие, только всё равно с каким-то лунным отливом). Мягкий, довольно высокий голос – тоже серебристый. Помню, сидим мы где-то в недрах ЦДЛ, в той самой “Зелёной гостиной”, и В.В. увлечённо рассказывает, как в Италии до сих пор – он сам видел и слышал! – во многих семьях “Божественная комедия” – часть повседневного обихода: вот пришли дети из школы и спрашивают (тут прямо в ушах у меня раздаётся живой, мелодичный левиковский голос):

– Папа, можно почитать Данте?

Помню, как он говорил о Рильке. В Рильке у нас была беззаветно и, похоже, безнадёжно влюблена Танечка Фрадкина. Недосягаемый Райнер Мария молодой переводчице не давался (как не давался он, впрочем, почти никогда и никому). Но В.В., выслушав очередной Танин опус, не заострял внимания на его слабостях – нет, он снова и снова заводил речь о том, как безумно сложен для перевода этот ускользающий Рильке и какого уважения заслуживают отважные попытки “взять” эту высоту. Помню, единственный раз он задал нам что-то вроде домашнего задания: попробовать перевести знаменитую “Осень”. Для тех, кто не знал немецкого, тут же, на лету, “с листа” продиктовал подстрочник, и через две недели, пристыженно вздыхая, несколько человек “оглашали” результат. Мой перевод – по первому впечатлению (отчасти благодаря вдохновенной декламации) – даже понравился, но подробного разбора, разумеется, не выдержал. Я же, тогда ещё студентка, радовалась чистейшей радостью участника волшебного действа.

Мне до сих пор кажется: не умри Таня Фрадкина так рано и так страшно нелепо (она погибла от укуса осы) – в конце концов у неё бы обязательно получилось…

Из “зелёной гостиной” нас, помнится, через некоторое время попросили, и мы занимались то в помещении парткома (попасть туда можно было только по лестнице из ресторана, где нас с любопытством разглядывали жующие члены Союза писателей), то в какой-то каминной, то в комнате за сценой, а потом почему-то вообще прогнали из ЦДЛ, и мы стали собираться в литературном музее на Петровке (в бывшем монастыре!), где работала тогда наша семинаристка Юля Сульповар (Покровская). А потом, кажется, попросили и оттуда – и другой участник семинара, Ян Пробштейн, приютил нас у себя на работе, в подвальном помещении детской художественной студии при ЖЭКе, где-то недалеко от Маяковки. И по всем этим адресам В.В. являлся с неизменной немецкой пунктуальностью и ласковой улыбкой.

Лютой сорокаградусной зимой 1978–1979-го мне пришлось на время перестать посещать занятия. В декабре родился Андрюшка, я никак не выздоравливала и месяц провалялась в роддоме, а едва выписалась – ребёнка с подозрением на пневмонию забрали в больницу, меня же с плюс-сорокаградусным маститом туда не пустили… В общем, всё было ужасно, хуже некуда, но когда наконец, после трёхмесячного перерыва, тощая, страшненькая, несчастная, в спадающих джинсах, под которые мама заставила надеть шерстяные рейтузы, – я впервые пришла на семинар… о, как засветились навстречу родные лица, как меня поздравляли с сыном! Сам В.В. хлопотал вокруг меня, усаживал – и уж никак не ожидал, что я, как и другие, принесла “что-нибудь показать”. А я принесла лимерики, целую кучу. “Да когда же вы успели?” – “В роддоме…” И я рассмеялась вместе со всеми.

Мы тогда вообще много смеялись. Как замечательно спел про римлян Окуджава: “Видимо, не знали, что у них упадок”. Видимо, не знали, что у нас застой. Помню, как готовили В.В. на день рождения что-то вроде капустника и я ввязалась сразу в два номера. С Гришей Кружковым сочиняли мы пародию на пушкинский “сон Татьяны”:

Он засмеётся – все хохочут,
Нахмурит брови – все молчат,
В оригинал вперит свой взгляд —
И все оригинала хочут…

(цитирую по памяти, может, и перевираю), а с Серёжей Таском – на “Ивиковы журавли”, где вместо Ивика был у нас, разумеется, “Левик, друг богов” и ещё почему-то булгаковская Аннушка:

Чтоб Левика звезда погасла,
Она подсолнечное масло
 У врат Худлита пролила…

Помню, как веселился вместе с нами Вильгельм Вениаминович, помогая Юле Сульповар подыскивать “античные” ругательства для перепалки двух древнегреческих дам в блистательной мистификации Пьера Луиса “Песни Белитис”. Сейчас даже не верится, что вот так, прямо у нас на глазах, рождался этот, не менее блистательный и давно уже ставший классикой, перевод.

Правда, так уж от души хохочущим я В.В., пожалуй, не помню. Вот его друг и коллега Элисбар Георгиевич Ананиашвили, захаживавший к нам на занятия, – тот смеялся самозабвенно. А Левик больше улыбался.