Порассохлась моя старая лира,Пооблезла с неё вся позолота.Что ж тут странного? На ней между делом,Между стиркой да готовкой бряцали.Забавляли ею плачущих деток,Забивали дюбеля в переводыИ, пристроив между двух табуреток,В семь рядов на ней сушили пелёнки.Что ж ты плачешь, нерадивая баба?Что ты гладишь ослабевшие струны?Ты сама лежишь меж двух табуретокИ сломаешься вот-вот посерёдке.«Я больше не испорчу борозды…»
Я больше не испорчу борозды,Но пороха не выдумаю тоже.И чёрт с ним, с порохом, да жаль звездыНесхваченной, на яблоко похожей.Я ни в какую крайность не впаду,А стало быть, не упаду в объятьяК обратной крайности. Но, бороздуБлюдя, я не останусь без занятья.Я переводчик, верная рука,Индейцев друг – и бледнолицых, впрочем.И если я творю не на века,То всё-таки мой сруб довольно прочен.Америки вот жаль… да и звезды:Их с неба рвут такие неумейки!Зато я не испорчу борозды —Прямую выведу, как по линейке.«Корделия, ты дура! Неужели…»
Корделия, ты дура! НеужелиТак трудно было старику поддаться?Сказать ему: “Я тоже, милый папа,Люблю вас больше жизни”. Всех-то дел!Хотела, чтобы сам он догадался,Кто лучшая из дочерей? Гордячка!Теперь он мёртв, ты тоже, все мертвы.А Глостер? О, кровавый ужас детства —Его глазницы – сцена ослепленья —Как будто раскалённое железоПролистывали пальцы, торопясь…На вот, прочти. Я отвернусь. Тебя жеВ том акте не было? Читай, читай,Смотри, что ты наделала, дурёха!Ну ладно, не реви. Конечно, автор —Тот фрукт ещё, но в следующий разТы своевольничай, сопротивляйся:Виола, Розалинда, КатаринаСмогли, а ты чем хуже? Как щенок,Тяни его зубами за штанину —В игру, в комедию! Законы жанраНас выведут на свет… На, вытри нос.Давай сюда платок. Его должна яПерестирать, прогладить и вернутьОдной венецианской растеряхеВ соседний том. Прости, что накричала.Отцу привет. И помни: как щенок!«Попросили меня раз в “Иностранке”…»