Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

Как-то раз мы с Володей по телефону договаривались о встрече. Он обещал прийти к нам с Жанной Переляевой в радиостудию на запись “Литературной аптеки” (Володя как автор повышенной целебности выступал у нас даже дважды). Я предупредила про наш любимый вопрос, который задаём каждому гостю: о самых “лечебных” книжках его детства и особенно отрочества. Тут разговор как-то мгновенно перешёл на Пушкина… и Володя сказал мне удивительную вещь. Будто бы у него такая плохая память на чужие стихи – и вообще на прочитанное, – что он, счастливый человек, каждый год перечитывает всего Пушкина. Заново. Как впервые.

У меня довольно хорошая память на стихи, в том числе прочитанные вслух. Она, конечно, слабеет с возрастом, и всё же, возвращаясь домой с поэтического вечера, я обычно твержу про себя какие-нибудь полюбившиеся строчки. Но после Володиных выступлений – даже в молодости, – даже когда он у меня дома читал “Жемчужину”, таинственную поэму английского Средневековья (помню, кто где сидел и с чем были пирожки, купленные в киоске на Никольской), – после его выступлений в памяти неизменно оставалось только ощущение. Золотого пчелиного гула, чистой беспримесной радости.

Радость была одной из главных составляющих его волшебной силы. Помогал ли он развешивать для выставки солнечные картины своей жены Эли – художницы Изабеллы Бочкарёвой… Пересказывал ли разговоры старушек из вымирающей приволжской деревни, где они с Элей проводили по полгода (“А много ли клюквы? – Ой, Володя, как пришли, так и воткну-лися!” Или вот это, “живьём” перекочевавшее к нему в стихи: “Одну меня Бог сберёг, да и ту забыл”)… Продавал ли на Рождество в подземном переходе – с Петрушкой на руке! – свою детскую книжку-пьесу “Ирод-царь” (где теперь эта чудесная книжка? куда делся весь, если верить выходным данным, 200-ты-сячный тираж? сейчас раскрыла её наугад: “Отчего ты генерал? – А я громче всех орал: «Царю Ироду слава!»”)… Всё, словом, что ни делал он – всё сопровождалось и окутывалось мощным излучением радости. И дар его был – радостный дар: вот почему, наверно, ему так давалась народная речевая стихия.

Дети, подростки очень это чувствовали. Мой младший сын Серёжа, ещё школьником увидев и услышав Володю, положительно в него влюбился. Потом, студентом, устраивал его выступления в своём РГГУ, расстраивался, что мало пришло народу (сколько бы ни пришло “на Тихомирова” – мне тоже всегда казалось: мало, до обидного мало!). Даже поехал однажды без спросу к ним с Элей в деревню. Со снабжением в тамошней глуши было из рук вон плохо, и я страшно досадовала, что пропустила Серёгин отъезд и не дала ему с собой хотя бы продуктов. “Свалился на людей, как снег на голову!” – негодовала я. А сын уверял, что Владимир Георгиевич к его появлению “отнёсся философски” и ничуть не рассердился. И что сам он там сложа руки не сидел, помогал по хозяйству. Чудеса, снова чудеса!

…Вдруг позвонила какая-то женщина – родственница? – сказала, что умер Володя. Поехал с соседями на их машине в посёлок за припасами – там, у себя, на Волге, – стало плохо, не спасли… Помню, как металась по квартире, звонила кому-то в “Новую газету”, отсылала по электронке какой-то крошечный (больше не вставить, “номер уже свёрстан”) текст. Помню – и всё равно до конца не верю, что нет Володи. Что он не вернётся, как Гэндальф во втором томе “Властелина колец”.

Бормочу про себя уже заново прочитанные-перечитанные строчки:

Всё исполнилось силой слова.
Да поможет мне жар богов.

Гуляю с маленькой внучкой на детской площадке и всматриваюсь в рожицы её сверстников – мальчишек, рождённых весной 2011-го. Не промелькнёт ли что-нибудь этакое?

Хорошую религию придумали индусы…

И в конце концов, почему непременно мальчик?

2013

Без начала и конца Несколько слов об Асаре Эппеле

Самое первое воспоминание о нём – весёлое. Год, наверное, семьдесят шестой, ЦДЛ, какая-то гостиная – “Большая”? “Зелёная”? При Союзе писателей открываются студии для начинающих переводчиков поэзии. Прозы, наверное, тоже, просто я не помню. Перевод – последний porto franco советской литературы, и народу набежало довольно много (безо всякого, прошу заметить, интернета). Рослая симпатичная шатенка (это, скорее всего, секретарь переводческой секции Таня Луковникова) громко разъясняет:

– Кто с английским, немецким, французским языком – подходите к Левику, к Вильгельму Вениаминовичу. Кто с испанским…

Подробностей не помню, но были там, кажется, и Лев Гинзбург, и Морис Ваксмахер – прямо город мастеров.

И вдруг из угла, из мягкого кресла какой-то бородатый дядька:

– А кто с языком племени Балумба – давай ко мне!

И все засмеялись, и стало ясно (если кто ещё не понял), что поэтический перевод, кроме всего прочего, – дело весёлое и азартное.