Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

Иногда ему просто всё надоедало. В тех же Липках посреди семинара мог сказать: “А ну их, эти занятия, пошли в бассейн!” И обожавшие его одарённые барышни мчались натягивать купальники… а он вместо бассейна садился в машину, ехал в аэропорт и улетал, например, в Японию. Мальчишка, Питер Пэн!

У Анчарова в “Теории невероятности” есть притча о пятерых. Вот один из этих пятерых, о счастье рассуждающих, – вылитый Успенский. “Третий сказал: «Счастье – это когда можно выдумывать и бросать идеи пачками и не заботиться о том, что они не осуществятся»”.

У него многое осуществилось, хотя выдумано было – без счёта. На “Радио России”, например, “Классика за полчасика”, какой был проект! Какое слюнотечение вызывал у отроков и отроковиц – на хорошие книжки! Я там три передачи успела сделать, каждая – ровно на тридцать минут. “Дорога уходит в даль”, “Оливер Твист” и “Ромео и Джульетта”. Потом, конечно, закрыли…

Зато “Гавань” жила долго и счастливо. И с ней связана у меня одна смешная и трогательная история.

Дело было летом, “Гавань” собиралась переезжать с радио на телевидение. И тут как раз меня Эдуард Николаевич пригласил на передачу. “Приезжайте, – сказал, – в Останкино, в студию”. Ну я и решила, что речь о телестудии. Переехали, значит – и нас по телику покажут!

Петь я собиралась старую студенческую песенку “В гареме нежится султан…”. Подыграть на гитаре обещал Андрюша Усачёв, он часто пел в этой программе. Звоню ему накануне:

– Давай морскую тематику обыграем. Я надену матроску, а тебе принесу белую капитанскую фуражку, знакомый каперанг подарил…

– Ну давай, – отвечает Андрюша как-то озадаченно.

Я встала в пять утра, чтоб нагреть воды и вымыть голову: горячую воду тогда отключали чуть ли не на месяц. Надела блузу с матросским воротником, юбку мамину гофрированную (сжатая в трубку, она хранилась в капроновом чулке), туфли на каблуках (мука мученическая!) и отправилась в Останкино. Дотащилась до нужной студии – и оказалось, выступаем мы по радио.

Рассказываю народу про свои напрасные хлопоты, все хохочут. И вот уже микрофоны включены, и Успенский по очереди представляет участников передачи.

– А ещё у нас в студии Марина Бородицкая, – сообщает он с серьёзной миной. – Она, понимаете, сегодня готовилась к телесъёмкам, а попала на радио. Но чтобы такая красота не пропала даром, я сейчас, дорогие радиослушатели, опишу вам Маринину внешность. Представьте себе известную картину Брюллова “Всадница”. Представили? А теперь… убираем лошадь!

Сердиться на него было невозможно. История, что называется, осталась в анналах. Спустя годы друзья притащили мне на пятидесятилетие коллаж из брюлловской репродукции с моей приклеенной фотофизиономией. И до сих пор, застав меня у зеркала, кто-нибудь из подруг нет-нет да и скажет:

– А теперь убираем лошадь!

2020

В Питере у Миши Яснова и Лены Баевской.

Конец 1980-х.

Радость жизни Мише Яснову – вдогонку

Детская грёза, старший мой брат,

Выкраденный из коляски,
В этой занятнейшей из баллад
Дело идёт к развязке.

Миша Яснов. Гром среди ясного неба. Мишка, Минька, Мишуня… Немыслимо, совершенно невозможно, чтобы его не было.

Реву, а вспоминается всё радостное. Он же был – сплошная радость. С той самой ночи (конец восьмидесятого? начало восемьдесят первого?), когда мы с Гришей Кружковым, измотанные целодневным сидением в Шереметьеве, наконец-то приземлились в их с Ленкой питерской коммуналке. Часика этак в два ночи. Это меня Гриша к ним знакомиться привёз, мы ещё были не женаты.

Пили кофе, читали стихи, курили прямо в комнате. Приходила соседка Рита, та самая, “дщерь любви и пищеторга” из Мишкиной поэмы о Дельвиге, приносила на блюдце для шестилетнего Мити его любимую “морковку звёздочкой”. Ездили все вместе – плюс Гриша Гладков и его гитара – в Пушкинский лицей. Пели вполголоса в электричке, Митька радовался собственноручно открытым рифмам: “Кружков – Гладков – и Яснов!”

Перед самым московским поездом мы с Гришей оглушительно поссорились, и Мишка с Леной нас мирили.

Сколько потом было таких гостеваний – уже в отдельной квартире на Красноармейской! Ленкин Ростан, Мишкин Верлен – и собственные стихи его, любимый мой анапест: “Проходными дворами я к дому бежал от шпаны…” И таксик Мегрэ.

Мишка тоже, когда бывал в Москве по делам, с Леной или один, всегда у нас останавливался. “Я снова! Я снова! Увижу Яснова”, – вопили мы всей семьёй. Господи, сорок лет дружили, а он ни разу, кажется, меня не назвал Мариной. Маришечка, Маришенций… так в ушах и звучит.