Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

Радость пузырьками вскипала на его “детских” выступлениях. Малышня и школьники затаив дыхание следили за фокусами словесного жонглёра. Свинка взлетала оттого, что болела птичкой. Мамонты и папонты, а также дедонты и бабонты, пришедшие с чадами на утренник, изо всех сил пытались выговорить “Верка-вертушка, во рту ватрушка” (и повторить три раза подряд – попробуйте-ка!) и как загипнотизированные слушали виртуозный перевод из Рене Обальдиа: “Щебечущий щегол ощипывал щавель…”

Мы и о болячках говорили весело. Мишке нравилась придуманная мной фразочка “небольшой текущий ремонт себя”. Я обожала его двухчастное стихотворение “Из неоконченного”, всегда просила читать его вслух. Начиналось оно строкой: “Слезится глаз. Под вечер ноет челюсть…” А на последней строчке – “с анапестом в ухе и геморроем на пятой стопе” – мы оба прыскали и… ну да, это была радость жизни.

И стихотворение, которое я написала к его приезду лет десять назад, задумано было как радостное и даже слегка хулиганское. Но начавши за здравие (“Ура! В Москву собрался / Мой друг, поэт Яснов…), внезапно протрезвевшая муза потащила меня в другую сторону, и оказалось, что поём мы совсем не о том.

Всё меньше ликованья
Разлито в небесах,
Всё горше расставанья,
Всё бессловесней страх…

В последний раз мы говорили 18 октября. Я позвонила что-то уточнить насчёт премии Чуковского – мы оба в жюри.

– Маришечка! – обрадовался он. – А я как раз держу в руках твою книжечку.

Речь шла о малышовой книжке про знаки зодиака.

– Э, а я почему не держу её в руках? Даже не знала, что уже вышла.

– А потому, что ты о ней не пишешь! – рассмеялся Мишка. – А я вот о ней пишу. Мне “Лабиринт” прислал книжки на рецензию.

Про́клятые поэты и поэты-романтики. Детские книжки и драгоценные взрослые стихи. Антологии в помощь учителям, воспитателям и другим дорогим читателям. Отзывы, рецензии, ученики. Дружество и братство.

Просто радость жизни.

30 октября 2020

По случаю приезда в Москву петербургского поэта Михаила Яснова

Ура! В Москву собрался
Мой друг, поэт Яснов,
И быт мой оклемался
От холостяцких снов.

Бифштекс в кулинарии

Прикуплен на обед,
И тапочки мужские
Являются на свет,

И поднятым забралом

Сияет унитаз,
И дело лишь за малым:
Вина купить в запас.

…От необъятных буден

 Сумевши увильнуть,
 Из воздуха добудем
 Мы радости чуть-чуть:

Из воздуха, из трёпа,

Из рюмки коньяка,
Картошки и укропа
И детского стишка.

Всё меньше ликованья

Разлито в небесах,
Всё горше расставанья,
Всё бессловесней страх.

 Покуда мы словесны,

 Пока телесны всё ж —
 Звони, мой друг прелестный,
Что с поезда идёшь!

Перед глазами Игорь Бяльский: отдельные кадры

Нас познакомила Дина Рубина. Привела Игоря к нам с Гришей Кружковым на Хорошёвку, дело было году в восемьдесят седьмом.

– Это Игорь Бяльский, – сказала Дина, – очень хороший поэт.

Оказалось, правда. Сидели на кухне, курили на балконе, читали стихи.

Вот ведь пишется всякая ерунда, а человек не пишется. А сам так и стоит перед глазами, так и звучит в ушах:

– Приезжайте, живите, места много!

Вижу его в Текоа, на развалинах Иродиона. Блестя глазами и зубами, рассказывает нам с подругой Наташкой про Ирода Великого. Который знался с Клеопатрой и Марком Антонием и реконструировал второй Храм, а что касается избиения младенцев, так там напутали, он вообще до этого не дожил… Жарища, пыль, а мы смотрим на Игоря и любуемся. С трудом отрываемся, чтобы взглянуть, как велено, сверху в ущелье.

Слышу голос в трубке:

– Маринка!

И дальше, с ноткой ласкового сарказма:

– Я, конечно, знаю, право первой ночи ты отдаёшь “Новому миру” – но, может, и для нас наберётся подборочка? Если по сусекам?

Да боже ж ты мой, какие сусеки, когда редактор толстого журнала – “Иерусалимского” – сам – просит стихов! И на мои вечные сомнения: мол, не жидковато ли получилось, не маловато ли “ударных”, спокойно отвечает:

– А я вот сейчас сверстаю и тебе пришлю, с листа и посмотришь.

И верстал, и присылал – за считаные минуты. А на журнальной странице, набранные чётким фирменным “ИЖевским” шрифтом, с гордой пометкой “Русское подворье” сверху – стихи уже не выглядели дрожащими тварями, а смотрелись так, будто право имеют.