Не знаю

Самое – или одно из трех самых? – высокогорное и одно из самых больших в мире озер – синее-синее, с объемными облаками над ним. Знаменитые плавучие острова Урос, одного из индейских народов Перу, не то чтобы плавают, скорее болтаются посреди воды. Строят их из местного тростника, нижний слой из корней, а дальше крест-накрест, слой за слоем. Срок годности каждого острова – лет сорок. Потом население строит новый остров и переезжает на него. Урос поселились здесь около восьмисотого года – враги-завоеватели погнали их с гор. С тех пор они ловят рыбу, стреляют окрестных уток, тем и живут. Хижины, метров пять квадратных, из того же тростника. Как и нарядно украшенные лодки наподобие прежних, но сооруженные в наши дни с туристическо-познавательными целями. Местные называют их «мерседес-бенц». Без улыбки, как термин. Тут же стоят обычные плоскодонки, а на крыше каждой хижины притулилась солнечная батарея. В некоторых домохозяйствах есть радио и даже телик. Не очень понятно, как они выживают в этих жилищах – ночью уже сейчас холод, а зима только начинается.

Происходящее во время визита туристов на плавучие острова напоминает итальянский театр марионеток: «голос», в данном случае гид, рассказывает, а «куклы», в данном случае жители острова во главе со своим президентом, представляют. Курьезное впечатление: с одной стороны, понятно, что все эти рассказы и песни – выученный театр, а с другой – они так ответственно все это делают, так по-настоящему хихикают и искренне смущаются, прикрывают рот ладошкой… Как-то получается, что вот они ловили рыбу и били уток, а теперь еще поют – такая у них жизнь.

Говорят эти ребята не по-испански и не на кечуа, а на языке аймари. Кечуа – это язык инков, а аймари – преинкский, он в ходу в части Пуно и в Боливии.

Помимо тростниковых, на Титикаке есть и обычные, земляные острова. На Амантани нас уже ждут. Стенка на стенку, шеренга туристов против шеренги местных – знакомство и распределение по квартирам. Чуть позже, когда туристы норовят разбрестись по острову и потеряться, начинается игра «вспомни, где ты живешь»: «Как твою хозяйку зовут? Не помнишь? А сколько детей в семье твоих хозяев? Пять? Так, у кого пять детей? Ну-ка, чей это гость? Как зовут твоего гостя? Это твой?» Потом каждый хозяин гонит своего гостя – только хворостины не хватает – снова вверх по каменистым ступеням, на главную площадь. Оттуда – еще выше! – поднимаемся на вершину горы – и острова. Вечереет, и здесь, на вершине, жутко холодно. Гид жертвует мне свой пуховик. Днем было за тридцать, пекло и слепило, но сейчас пуховик – в самый раз.

Озеро окружает маленький холмистый остров, оно повсюду вокруг нас, стоящих на самой вершине на пронизывающем ветру, в прозрачном воздухе. Золотое предзакатное небо сливается с собственным светящимся отражением в гладкой воде. Отсюда видны и перуанская, и боливийская часть озера. Местные шутят: тити – это перуанская часть, кака – боливийская. На самом деле название озера означает «каменная пума»: очертания его напоминают эту священную здесь кошку. Просто произносится эта «кака» на кечуа иначе, чем это звучит по-испански и по-русски. Поэтому на кечуа оскорбительная шутка про каку не работает.

На самой высокой точке холма – остатки древнего языческого храма. Раз в год, 20 января, сюда приносят жертвоприношения – еду и питье – для пача-мама и пача-тата. Потом пляшут. Ну а если кому жениться или помирать, для этого на острове есть католическая церковь.

Вечером – фиеста. Угловатые, смущенные, но счастливые бледнолицые: британцы, австралийцы, французы, немцы – добросовестно напяливают пончо и смешные пестрые шапки с ушками. Женщины – я тоже – пышные юбки поверх штанов, ибо холодно. И с дурацкими улыбками на лицах пускаются в пляс – начинают по-всякому топтаться, притопывать и крутиться. Мои соседи по местной квартире – мексиканец и колумбиец, типа почти местные – тихо сливаются с праздника единения и дружбы народов. Одна из местных молодух отплясывает со своим младенцем, годовалой примерно девчухой, за спиной. Именно из этих мест пошел обычай таскать детей в тряпке за спиной, на манер рюкзака. А девчонка куклу так же заматывает – и на спину. Такая матрешка. Пляшем допоздна, возвращаемся с фонариками.

Будит меня надрывный ослиный крик.

На завтрак – уже привычные листья коки, заваренные вместе с еще какой-то травкой, хлеб, блины, суп из киноа. В жизни не ела столько супа, а с утра и подавно. В открытую дверь вижу: около цветущего куста вьется что-то крылатое. Пялю очки, вглядываюсь: колибри?

– А, колибри, – едва бросает взгляд мексиканец.

– Ну да, колибри, – подтверждает колумбиец.

Крылышки жужжат, мелькая до исчезновения, муха-птица висит еще мгновение в воздухе и, дернувшись, исчезает.

* * *