Не знаю

Несмотря на то что эта баба сидит тут с наглым видом, смотрит в упор и готовится получить свое. Эту квартиру, в которой каждый угол обихожен мною, моей кровью и нервами выстрадан каждый шкаф, каждая табуретка. Вышивки свои и картины Анны я, конечно, заберу. И свои книги. Да, и подушки, портьеры, покрывала. Там на кровати сидят игрушки: одна моя, из детства, она со мной была с войны. Собака, немецкая овчарка, ее зовут как ту, настоящую, что была у нас еще до войны, – Снейка. Ее во время войны мамочка отдала военным. Она говорила, что когда мужчина, военный, взял поводок, а мама собралась уходить, то у собаки потекли слезы, она все понимала. Нам передавали потом, что Снейка успешно работала, ловила бандитов и шпионов. А еще там сидит Анина собака Мэри, с которой она не расставалась все детство: она с нами и на море ездила, и в больницах она с Аней лежала. Я ей пришила глаз, привела ее в порядок, сшила ей платье. Они сидят там обе на кровати. И еще на стене, приколоты булавкой, висят куклы-бибабо – это те, что на руку надевают, я выяснила, как они называются, – кот и лиса. Он был кот, а я была лиса. Где-то под кроватью есть чемодан с его рисунками про кота и лису. Шаржи – ручкой, карандашом, с подписями. Анна так любила эти его рисунки. А однажды спросила, лет в пять: а где же я? И он нарисовал с ней, ее нарисовал в виде цыпленка. Ей не очень понравилось, я видела, но она не показала вида.

Этот чемодан из-под кровати тоже надо забрать, там эти рисунки, старые фотографии. Те, что еще сами печатали, пересвеченные, с завернувшимися краями. Где Аня совсем маленькая или ее еще нет. Было ли счастье? Да, наверное. Не знаю. Не помню.

Забрать – а куда? Я пока бомж… Конечно, Анна сказала, все устроит, но чувствую я себя бездомной собакой без своего угла. Да, есть же еще дача, мой мирок, с цветами, яблонями. Но без водопровода. Тяжело там, трудный быт.

Какое странное состояние. Одновременно тяжесть, горечь и необыкновенная свобода. Легкость какая-то.

Сколько мне и самой осталось? Уж как-нибудь я доскребусь и уж как-нибудь постараюсь, насколько получится радости и покоя получить за это оставшееся мне время. Покой.

«Вечный покой», – пел священник на отпевании.

А почему, собственно, я так говорю – «доскребусь как-нибудь». И не как-нибудь, а хорошо. Мой новый знакомый в соцсети пишет, что ему интересны мои вышивки, можно сделать выставку. Хорошо, что Фёдор меня зарегистрировал. Конечно, странно все это, но что ж. Зато общение. Вроде и не ходишь никуда, а поговорить с интересным человеком можно. Я всю жизнь просидела дома, ни с кем не водилась. Не было необходимости, потребности такой. Да и времени. А теперь вот есть. И то, и другое. Да еще этот кастинг. Совсем смешно, конечно. Кастинг для фотомоделей «золотого возраста». Жаль, что в молодости мне не делали таких предложений, когда я была действительно красива. Хотя в молодости я бы не согласилась – была выше этого.

Прошли похороны, закончатся поминки. Начнется жизнь. Напишу-ка я завещание. Пусть будет.

От руки:

19 августа 2022 г.

Москва

Я, Элеонора Васильевна Кольцова, находясь в здравом уме и ясной памяти, желаю распорядиться следующим моим материальным имуществом. Все нижеперечисленное я завещаю своей дочери Кольцовой Анне Сергеевне:

1. Ваза хрустальная с цветами и птицами, подаренная моей маме сослуживцами моего папы в Киеве в 1938 году в честь моего рождения.

2. Книги: собрание сочинений И.С. Тургенева, Стендаля, Бальзака, четырехтомник М.Ю. Лермонтова, Сэй Сёнагон «Записки у изголовья», Джотто, альбом репродукций.

3. Два угловых шкафа и книжный шкаф, приобретенные мною на собственные средства.

4. Мои вышивки, висящие на стенах и стоящие на шкафах в моей комнате в квартире и на даче.

5. Фотографии и рисунки мужа, Кольцова Сергея Ивановича, в чемодане под кроватью в квартире.

Нонна

2022 г., Москва

Вот и все, вот и кончилось мое служение. Столько лет я была наполовину невидимой, подпольщицей. Сначала любовницей, потом и вовсе не разобрать – не то друг, не то секретарь, не то сиделка.

Вот и на похоронах я в стороне. Еще бы!