Неаполитанские хроники

Герцог де Гиз немедленно вызвал к себе капитана Перроне, поручил ему отправиться к брату и убедить его, что, вместо того чтобы упразднять налоги и сжигать конторы, где взимают пошлины, куда лучше уничтожить испанцев, установивших эти налоги и взимающих эти пошлины. Не будет испанцев — не будет ни налогов, ни пошлин.

К этому он добавил, что испанцы, будучи по натуре мстительными, никогда не простят мятежникам дерзости, с какой они действовали, заставляя их трепетать, и, следовательно, необходимо заручиться иностранной помощью и сильным покровительством; согласившись с этим, лучше получить такую помощь и такое покровительство от него, герцога де Гиза, чем от какого-либо другого принца, ибо у него есть давнишние притязания на Неаполитанское королевство, принимая во внимание, что в 1420 году Рене Анжуйский женился на Изабелле Лотарингской.

К несчастью, капитан Перроне прибыл в Неаполь как раз в тот момент, когда предательство его брата было раскрыто и он был предан смертной казни.

Известно, что Мазаньелло шутить не любил и в подобных случаях действовал точь-в-точь, как государь, чья власть зиждется на божественном праве.

Донести до Мазаньелло предложение, которое капитану Перонне было поручено сделать его брату, не представлялось возможным, ибо все знали, что, когда какой-то законник дал королю-рыбаку совет прибегнуть к помощи Франции, тот ответил ему:

— Если из ваших уст еще хоть раз вырвется подобное предложение, это будет стоить вам головы.

Так что герцог де Гиз пребывал в немалом затруднении, как вдруг в Рим, бежав из Неаполя, прибыл дон Джузеппе Карафа, брат князя ди Маддалони.

Герцог де Гиз незамедлительно вступил в доверительные отношения с беглецом и предложил ему возвратиться в Неаполь, на что дон Джузеппе согласился, к несчастью для себя, ибо, поскольку он был замешан в заговоре князя ди Маддалони, своего брата, ему по приказу Мазаньелло отрубили голову и правую ногу — ту, которой он пнул кардинала Филомарино, — и, опять-таки по приказу Мазаньелло, поместив их в железную клетку, выставили над дверью его собственного дворца, в своего рода слуховом окне, которое можно увидеть еще и сегодня, а само его изуродованное тело выставили на площади Пьяцца дель Меркато Веккьо.

Так что дон Джузеппе Карафа не смог передать никаких известий нашему претенденту, поскольку, едва он прибыл в Неаполь, его взяли на подозрение, схватили, обезглавили и посадили на кол.

Но герцог де Гиз был не таким человеком, чтобы впадать в уныние из-за подобного пустяка.

Тем временем в Неаполе появился новый выборный от народа, по имени Арпайя, сменивший Андреа Наклерио, то есть того, кто вызвал восстание, заявив, что платить налог на фрукты надлежит продавцу, а не покупателю — подробность, которую испанский указ оставлял в полной неясности.

Герцог де Гиз стал искать какого-нибудь приспешника этого Арпайи и в итоге нашел его крестника, согласившегося взять на себя налаживание связей с его крестным отцом.

Однако крестник был схвачен испанцами и предан смерти, ни дать ни взять, как если бы его схватил Мазаньелло.

За ним последовал лакей-француз, состоявший в услужении у одного из свитских дворян герцога де Гиза, однако он был схвачен в Гаэте и подвергнут допросу с пристрастием. Но, поскольку он позаботился уничтожить имевшиеся при нем депеши и у него хватило мужества ни в чем не признаться, его выслали обратно в Рим, хотя и с вывихнутыми ногами.

Все эти неудачи не обескуражили герцога де Гиза. Правда, не он понес наказание за проявленное им упорство.

Не пожалев золота, герцог де Гиз уговорил двух молодых итальянцев в свой черед предпринять ту же рискованную затею; они оказались удачливее и добрались до Чиччо Арпайи.

Арпайя не колеблясь ответил согласием на полученное предложение, и, поскольку у герцога де Гиза достало хитрости выставить свою кандидатуру в качестве всего лишь главы республики, слово «республика», отвечавшее неаполитанским обычаям, настолько обольстило неаполитанцев, что народ и его вожаки восторженно встретили предложение герцога.

Не забудем, что, пока наш герой предпринимал все эти попытки, Мазаньелло, в свой черед, был изрешечен пулями, растерзан на куски, выволочен в грязи и объявлен гнусным предателем.

Правда, уже через день, проявив величайшее тщание, те же самые куски отыскали, как можно аккуратнее приладили друг к другу, собрав воедино это бедное растерзанное тело, затем положили его на носилки, обитые бархатом, и принялись носить по улицам, провозглашая, что тот, кому оно принадлежало, был не только мучеником, но и святым.

Произошло это несколько поздновато, но, как говорит пословица, безжалостная, как и все пословицы, «Лучше поздно, чем никогда».

Как только герцог де Гиз обрел уверенность в согласии со стороны Арпайи и вожаков народа, он написал своему брату, шевалье де Гизу, письмо с просьбой сообщить о его замыслах кардиналу и королеве и от его имени заверить их, что все его дальнейшие шаги будут совершаться исключительно во имя славы и блага французской королевской династии.