Неаполитанские хроники

Вы скажете мне, что слово «потаскуха» вставлено здесь исключительно для рифмы; ладно, я признаю себя побежденным и приношу г-же де Монбазон такие же извинения, какие г-жа де Монбазон принесла г-же де Лонгвиль, причем делаю это столь же охотно.

Так или иначе, остается фактом, что, преисполненный благих намерений, наш архиепископ встал на ее сторону.

В нашей следующей беседе вы увидите, к чему привело это рыцарство г-на де Гиза, то ли бескорыстное, то ли нет.

VII

А привело оно, дорогие читатели, к тому, что граф Морис де Колиньи, любовник г-жи де Лонгвиль — прошу прощения у г-на де Кузена, — обратился к герцогу Энгиенскому, которому его ранг не позволял ввязываться в поединки самому, за разрешением бросить вызов герцогу де Гизу, и г-н де Конде дал согласие на это более чем охотно, ибо, как мы уже говорили, его обвиняли в том, что он питает чересчур большую слабость к своей сестре.

Ну вот, дорогие читатели, теперь вы наверняка намереваетесь — по-прежнему держа в руках книгу г-на Кузена — обвинить меня в клевете на славную герцогиню де Лонгвиль и, используя против меня то самое оружие, какое я только что использовал против г-жи де Монбазон, процитировать мне два куплета, тем более убедительные, что один из них принадлежит маркизу де Ла Муссе, близкому другу герцога Энгиенского, а другой — самому принцу.

Не думайте, что вы возьмете меня врасплох: я эти куплеты знаю.

Принц де Конде вместе со своим другом маркизом де Ла Муссе в страшную бурю спускался по Роне. И один из них, принц, принялся напевать по-латыни, на мотив «Аллилуйи», куплет, который он не осмелился бы напевать по-французски:

Carus amicus Mussaeus,
Ah! Deus bone! quod tempus!
Imbre sumus perituri.
Landeriri.[1]

Но, будучи и на сей раз смелее принца, Ла Муссе ответил ему:

Securae sunt nostrae vitae;
Sumus enim Sodomitae,
Igne tantum perituri.
Landeriri.[2]

Вы ведь ничего не поняли, правда, прекрасные читательницы?

И, честное слово, правильно сделали, что не поняли. Вам достаточно знать, что эти куплеты оправдывают г-на де Конде, но таким образом, что, возможно, ему лучше было бы остаться под тяжестью обвинения.

Вернемся, однако, к Колиньи. Как мы сказали, он получил от герцога Энгиенского позволение вызвать герцога де Гиза на дуэль. Он взял в секунданты своего друга д’Эстрада, ставшего впоследствии маршалом Франции, и поручил ему отправиться с вызовом к нашему бывшему архиепископу.

Однако д’Эстрад, бывший не только другом Колиньи, но и его родственником и незадолго перед тем ухаживавший за ним во время его тяжелой болезни, от которой тот едва оправился, не решался взять на себя это поручение.

— Но ведь герцог де Гиз, — сказал он ему, — никак не замешан в оскорблении, нанесенном г-жой де Монбазон герцогине де Лонгвиль, и если он подтвердит мне это, то, на мой взгляд, вы должны будете счесть себя удовлетворенным.

— Дело вовсе не в том, — ответил Колиньи, которого подталкивала его несчастливая звезда. — Я дал слово госпоже де Лонгвиль сразиться с господином де Гизом. Так что иди и скажи герцогу, что я хочу драться с ним на Королевской площади.

За несколько лет перед тем из-за подобной выходки Бутвиль и Дешапель лишились головы, но великий кардинал уже умер, и при Мазарини дуэлянты рисковали самое большее ссылкой.

Колиньи хотел драться на Королевской площади, поскольку г-жа де Лонгвиль обещала ему наблюдать за дуэлью, спрятавшись за решетчатыми ставнями старой герцогини де Роган, окна которой выходили на эту площадь.

Герцог де Гиз был чересчур падок на такого рода приключения, чтобы не принять вызов. Для него это была очередная безумная выходка, и печалился бы он, вероятно, лишь в том случае, если бы принять участие в ней выпало бы не ему, а кому-нибудь другому.

Поединок состоялся через день.

Четыре противника сошлись на середине Королевской площади: двое явились с одной стороны и двое — с другой; секундантом Колиньи был д’Эстрад, секундантом герцога де Гиза выступал Бридьё.

— Сударь, — произнес герцог де Гиз, подойдя к своему противнику, — сегодня нам предстоит разрешить старый спор между двумя нашими семьями и показать, какое существует различие между кровью Гизов и кровью Колиньи.

При этих словах каждый из противников взял в руку шпагу.

При втором выпаде Колиньи был ранен в плечо; несмотря ни на что он намеревался продолжить поединок, но, скованный в своих движениях этим первым ранением, был ранен снова, на сей раз в грудь. Он сделал пару шагов назад и упал; герцог де Гиз тотчас приставил к его горлу шпагу и потребовал, чтобы он сдался.

Колиньи протянул ему свою шпагу; тем временем д’Эстрад, со своей стороны, вывел из строя Бридьё.

Через несколько недель, уже было пойдя на поправку, Колиньи умер вследствие полученного ранения. Судьбой было предопределено, что семья Гизов всегда должна нести гибель семье Колиньи.