Небеса в смятении

если государство достаточно активно шпионит за людьми и позволяет системам машинного обучения учитывать их поведение и реагировать на него, то можно создать «более эффективного конкурента, который сможет победить демократию на ее поле» – обеспечивая потребности каждого лучше, чем это могла бы сделать демократия. Китай – хороший пример: и его сторонники, и противники говорят, что с помощью машинного обучения и повсеместного слежения Китай создает устойчивую автократию, способную решить «основную авторитарную дилемму»: «собирать и сопоставлять информацию и быть достаточно отзывчивым к потребностям своих граждан, чтобы оставаться стабильным». Но Фаррелл предполагает, что на самом деле происходит другое – Китай в действительности крайне нестабилен (стихийные забастовки, непреклонные движения за демократию, концентрационные лагеря, долговые пузыри, коллапс производства, рутинные похищения людей, массовая коррупция и т. д.)¹⁶⁴.

Либеральный Запад нашел лучшее применение цифровому контролю, создав сетевую демократию, которую некоторые называют «капитализмом слежения», где демократия и свобода, которые режим терпит, становятся неэффективными. Эта новая форма цифрового контроля проясняет, почему люди бунтуют и в либеральных демократиях: они бунтуют не против свободы, они бунтуют против того, что подсказывает им их ежедневный опыт – что сетевая демократия в некотором смысле даже более деспотична, чем сетевой авторитаризм.

Сегодня принято подчеркивать «чудесный» характер падения Берлинской стены тридцать лет назад. Это напоминало сбывшуюся мечту, реализацию чего-то невообразимого, того, что считалось невозможным всего парой месяцев ранее: распад коммунистических режимов, которые рухнули, словно карточные домики. И кто в Польше мог представить себе свободные выборы и Леха Валенсу в президентском кресле? Однако следует добавить, что еще большее «чудо» произошло всего несколько лет спустя, в 1995 году: им стало возвращение к власти бывших коммунистов в результате свободных демократических выборов, на которых Валенса был полностью маргинализован и гораздо менее популярен, чем генерал Войцех Ярузельский, который за полтора десятилетия до этого подавил «Солидарность», устроив военный переворот. Два десятилетия спустя произошел третий сюрприз: Польша теперь находится во власти правых популистов, отвергающих как коммунизм, так и либеральную демократию… Так что же там привело к этим неожиданным поворотам?

Может возникнуть соблазн объяснить это в терминах «капиталистического реализма»: дескать, проблема заключалась просто в том, что восточные европейцы не обладали реалистичным представлением о капитализме и были преисполнены незрелых утопических ожиданий. Наутро после опьяненного воодушевления победой людям пришлось протрезветь и пройти болезненный процесс усвоения правил новой реальности – такова была цена, заплаченная за политическую и экономическую свободу. Европейским левым словно бы пришлось умереть дважды: сначала как «тоталитарным» коммунистическим левым, затем как умеренным демократическим левым, которые с 1990-х годов постепенно сдают позиции.

Однако все обстоит немного сложнее. Когда люди протестовали против коммунистических режимов в Восточной Европе, подавляющее большинство имело в виду не капитализм. Они хотели социального обеспечения, солидарности, сурового правосудия; они хотели свободы жить своей жизнью вне государственного контроля, собираться вместе и говорить, что им заблагорассудится; они хотели простой, честной и искренней жизни, свободной от примитивной идеологической обработки и повсеместного циничного лицемерия… Короче говоря, смутные идеалы, двигавшие протестующими, были в значительной степени заимствованы у самой социалистической идеологии. И, как нас учил Фрейд, вытесняемое возвращается в искаженной форме. В Европе социализм, вытесненный в диссидентском воображаемом, вернулся под видом правого популизма.