Небесное дитя

На рассвете меня разбудило пение дрозда. Я смотрела на спящего Бьёрна, и меня трогало спокойствие его лица. Я прижалась к конопатой спине и положила руку на цветочную татуировку, которую впервые видела целиком. Примерно час я тактично выждала, затем стала его целовать, он засмеялся, он опять меня хотел, несмотря на то что мы занимались любовью почти всю ночь. В перламутровом свете летнего дня жизнь казалась такой простой.

* * *

Селиан

Я слушаю ночную тишину, когда все вокруг спит — даже корабли.

Меня окутывает дымка. Я иду по невидимой тропинке, следуя за звездами, которые сияют между ветвями.

Внезапно я вижу его. Лося Тихо Браге.

Он рассматривает меня золотистыми зрачками.

Зверь, вышедший из мечты.

Что он мне скажет?

Движение птицы на дереве рассеивает видение.

Начинается день. В конце тропинки меня ослепляет сияние моря.

Я оставляю магию и возвращаюсь в пансион, в свою постель.

* * *

Я целый день не видела Бьёрна. А за ужином у него был отсутствующий вид, его развлекали двое немецких велосипедистов. После ужина я присоединилась к Сольвейг под стеклянным потолком веранды, отражающим огоньки свеч. Ее доброжелательный взгляд и виски неимоверной давности, а также мое подходящее расположение духа толкнули меня на откровенность.

Эта добросердечная, внушающая доверие женщина выслушала рассказ о мучительном разрыве с Пьером, о моем страхе будущего. Бокал покачивался в ее руке, и коричневая жидкость плескалась, как спокойное море. Сольвейг медленно произнесла: «Когда пережил настоящую любовь, помнишь о ней всю жизнь. И все-таки я думаю, тебе надо отрезать последние ниточки, связывающие тебя с Пьером. Прояви благоразумие: ни прошлое, ни пережитая любовь не возвращаются».

Она много говорила о страхе, о пустоте, сопровождающей печаль, и в моей усталой голове все перемешивалось. Я вздохнула: «Ненавижу страдать». Она засмеялась: «Ладно тебе, ты такая молодая. Ты надломлена, но стержень крепок. Ты дикарка, „девушка с каштанами из Арденнского леса“, как сказал на днях наш профессор. Ты со всем справишься, включая меланхолию. Я за тебя не волнуюсь».

Шум моря постепенно убаюкивает меня, и я засыпаю. Этой ночью знакомые привидения оставят меня в покое, и кошмаров не будет.

Когда я просыпаюсь, небо покрыто облаками, стало прохладнее. Я открываю окно — вдыхаю свежесть утра. Улыбаюсь, видя мельницу, которую Селиан сделал из бумаги и поставил на краешек стола из светлого дерева.

Он уже спустился в холл и радуется запаху кофе и тостов. Играет у напольных часов, держит в руках пухлый конверт. Я спрашиваю, что там такого ценного. Он шепчет: «Корень мандрагоры, листья дурмана, кораллы, метеорит, зуб нарвала». Мир Тихо Браге определенно заразителен, все эти истории об алхимии будут завораживать целые поколения детей…

Это мне напоминает один из фрагментов профессорского исследования, который меня озадачил: во время эксгумации тела астронома, конечно, не нашли следов яда, но в его волосах была масса золота. И это последняя, главная загадка его кончины.

* * *

Селиан

Мама дала мой портрет Сольвейг. На нем она изобразила, как я читаю. Раскрасила стул красным, а мои волосы желтым.

Когда я был в садике, она всегда волновалась, что я не рисую снеговиков. И цветы. Я сказал, что не знаю, какой цветок выбрать, и мама ответила, что я прав, мол, и не надо рисовать безликие кружочки с лепестками. Глупое небо с солнцем ее тоже не радовало.

Она купила мне комикс для раскраски. Обычно я рисую всякие забавные штуки: машины для корма барсуков в норах или монстров, разбивающихся в лепешку… С тех пор, как мы на острове, я придумываю планеты: такую, где мир вырастал бы под землей, планету аксолотов с водорослями повсюду. А еще планету Маленького принца, съеденного огромной рыбой. Я не люблю Маленького принца. Но мне не хочется, чтобы мальчика в конце жалила змея.

* * *

Я предложила Селиану устроить пикник под открытым небом на холме над хижинами порта Кирк-бакен.

Мы уплетаем чернику, купленную на обочине, я открываю пиво и прислоняюсь к белой церкви. Мы столько раз любовались отсюда бесконечными закатами и удивительно чистым небом. Тихо Браге тоже, наверное, смотрел на созвездия с холма, и, может быть, Бьёрн, будучи подростком, а перед этим его мать с дез Эссентом, как все влюбленные в острова, прибывшие сюда летом на праздник солнцестояния или во время звездных дождей.

Мы ждем, пока солнце исчезнет, молчим, завороженные магией этой минуты. Когда красный диск погружается в море, а небо усеяно тысячами звезд, над островом царит королевское спокойствие. После этого горизонт еще долго будет чист, немного размыт, «словно золотая пыль, шлейф ночи».

Селиан лежит рядом со мной на спине и не может оторваться от Млечного Пути. Я говорю обо всех этих космических мирах, наводняющих Вселенную. Они невообразимы, но их движение заметно. Ночь бесконечна, ее архитектура для всех секрет, как и погаснувшие звезды, чей свет до сих пор нам сияет. Селиан отвечает, что больше всего его восхищает не сверкание звезд, а кусочки темного пространства между ними.

* * *