Небесное дитя

Этим утром Селиан, склонившись над низкой веткой над ручьем, пустил свои бумажные мельницы по воде. Я рассказала ему, что Тихо Браге прорыл десятки прудов, чтобы мельница, построенная для нужд типографии, работала. Четырехметровые лопасти колеса поражали своим размером. Мы инстинктивно подняли головы к вершинам ольхи, чтобы представить себе масштабы.

В этот момент к нам присоединился Бьёрн. Робко улыбнулся. Я ощутила легкое замешательство. Как только мы оказались вне поля зрения Селиана, который побежал за Локи, он меня обнял. Мы засмеялись, услышав, как Селиан декламирует строки из Гамлета — вероятно, дез Эссент научил: «Быть или не быть? Вот в чем вопрос! //Что благороднее: сносить ли гром и стрелы // Враждующей судьбы или восстать // На море бед и кончить их борьбою? // Окончить жизнь — уснуть, // Не более!..»

Затем Бьёрн рассказал, чем занимался в последние дни. Зимой, вернувшись в родной дом, он был поражен накатившими воспоминаниями. Он повидал мир, набрался опыта, но осознал, что на самом деле все главное — там, где он это покинул: на острове. Все предметы остались на своих местах, Бьёрн помнил их в деталях. Но больше всего ему не хватало запахов.

После того, как мы вместе провели ночь, он хотел увидеться. Бьёрн не выходил из дома два дня и две ночи. На третью ночь он пошел прогуляться по берегу острова. Разделся и бросился в холодную воду. Пришлось сражаться с ледяными волнами до изнеможения.

Упав на песок, он дышал и дышал, пока не пришел в себя. Он смотрел на звезды, на маяк и на корабли в волнах. Небо при свете луны напоминало ему обо мне, «такой переменчивой, таинственной, разочарованной, никогда ничего не договаривающей».

Он прибавил, что изгиб моих плеч будто материализовался в сумерках и он ощутил, как сильно ему не хватает моего тела.

* * *

Огромный холл заполнился тенями, я слушала бой часов, прежде чем открыла двери в сад. Пройдя сад и мокрую песчаную равнину босиком, я села у рябины на опушке леса, чтобы вдохнуть запах земли, еще не растерявшей ароматы ночи. Я растворилась в росе.

Первые лучи солнца согревают скалы на пляже, легкий бриз ласкает мою кожу, позади меня в лесу какие-то шорохи и скрипы. Я закрываю альбом для набросков, нам с Селианом пора завтракать.

Даже если он и занимает мои мысли постоянно, на этом острове я отпускаю его на волю, и он всецело отдается тайной вселенной своего детства. Он бродит туда-сюда со своим биноклем, не думая о времени. Наконец-то ему хватает пространства. Он может днями исследовать папоротниковые поля или любоваться ласточками на берегу. Он бродит среди скал во время отлива — дует ли ветер, идет ли дождь, — ищет перья гаги или яйца чаек. В его комнате полным-полно этих удивительных морских штуковин, собранных на берегу: кусочки дерева, веревка из пеньки, ракушки, пластик — со всем можно играть. Еще я часто вижу его говорящим с рыбаками, по вечерам он сидит на понтоне, думает о жизни подводного мира, о преломлении света в воде. Больше, чем энциклопедические знания, меня восхищает его невероятная способность устанавливать потрясающие связи между вещами с помощью поэзии.

Сольвейг рассказала, что, когда Селиан ходил в мастерскую в глубине ангара, он сразу заметил уздечку, прикрепленную к горшочкам со смолой и мастикой. Он очень остро чувствует природу вещей и исключительно внимателен к миру в целом. Оказалось, что уздечка принадлежала дедушке Бьёрна и Сольвейг, исчезнувшему в море возле Лофотенских островов в одной пучине с «Наутилусом» из «Двадцати тысяч лье под водой».

Целый час Селиан помогал пемзой шлифовать корпус судна. Ему рассказывали о разных рыбах, выловленных рыбаками острова. Один из рыбаков предупредил Селиана, что здесь стоит следить за тем, что ешь, и Сольвейг подтвердила, что Балтийское море, хоть и закрытое, весьма загрязнено. Шведское правительство устроило санитарную проверку. «Если все останется как есть, это море превратится в гигантское кладбище». Видя, как помрачнело лицо Селиана, она быстро сменила тему.

Когда я вернулась, сын на меня практически набросился: «Ты знала, что Балтийское море появилось раньше, чем планета? И что желтый янтарь его песчаного дна называют слезами морских птиц?»

* * *

Бьёрн попросил меня проводить его до виллы родителей. Как и в первый раз, ступая по тенистой аллее, я ощутила прилив сил, словно оказалась в знакомом месте, которое меня давно поджидало. Тем не менее я продолжаю ощущать смутную ностальгию. Этот заброшенный дом станет реальностью, заживет в настоящем: Бьёрн скосил сорняки, высокую траву, подстриг розы, покрасил облупившиеся ворота, и вот уже очарование пропало.