Небесные (СИ)

Несколько раз на дню прибегал помощник из министерства, через него осуществлялась связь с внешним миром. Никаких обвинений Амаалю не предъявляли, против возвращения на должность ничего не имели. Рахман на несколько дней исчез из города, и министру неожиданно задышалось легче. Фундамент из подозрений, заложившийся в памятный вечер, начал укрепляться и расти в высоту. Если Амааль прав, за всем тем, что накрыло Риссен, стоял министр юстиции. От этого открытия сжималось сердце, Амааль был готов разорвать себя голыми руками, стоило столько вспомнить, как делился планами с врагом, как на блюдечке преподнес ему советника. Сейчас и ясно было, отчего так легко оказалось найти обозы. Нахлынула ярость: как прекрасно министр юстиции сыграл свою роль в день, когда Амааль велел ему отправляться в провинции Самааха. И горше было от того, что сам, своими руками, Амааль толкнул наставника в пропасть. Все существо министра было охвачено ненавистью к Рахману, ненавистью столь всепожирающей и черной, что он снова слег, потравив на нее все душевные силы.

Отголоски войны с юга доносились все глуше и слабее, перетекая в тихий стон поражения. Коэн таяла с каждым днем. Молчали и Пагур, и Хард. Несколько раз Амааль садился за письменный стол, чтобы сообщить Рагону об участи его отца, но каждый раз, не найдя подходящих слов и охваченный жгучим стыдом, вставал обратно. Вместо него сообщение отправила Коэн: отыскав среди листвы впавшего в спячку тишари, тихо передала новость и свои соболезнования.

Место первого советника занял бывший министр иностранных дел господин Юн. Поддержанный абсолютным большинством голосов, уверенно и спокойно перенял новые обязанности. Амааль не присутствовал на самой церемонии, но после нее Юн почтил его своим присутствием сам.

- До меня дошли слухи о вашей болезни, - сообщил старик, - каким бы я был союзником, если бы не навестил вас в такой момент.

- Благодарю, - отозвался Амааль, - я ценю этот жест: нелегко, должно быть, выискать свободную минутку средь свалившихся на вас хлопот.

- Я уверен, что и вы вспомните дорогу к моему дому, когда вернетесь в министерство, и улучите время, чтобы навестить старика.

- Когда вернусь в министерство? Еще неделю назад я желал того всем сердцем, но теперь я сомневаюсь, что придусь в нем ко двору.

- Вы еще не вполне оправились от болезни, в вас говорят опасения. Не стоит подпитывать свои сомнения, вы лучший министр из всех, кого я знаю.

Амааль хмыкнул: неожиданное признание. Раньше бы такая похвала из уст самого Юна ему польстила, в нынешнем своем положении он не видит в ней ничего, кроме усмешки.

- Но я давно не видел господина Дароката, - продолжал старик, - потеря библиотеки, собираемой веками - громаднейший удар не только по нему, но и по культуре всего Амшера, ведь двери его всегда были открыты для ценителей манускриптов и книг. Надо быть настоящим варваром, чтобы поднести горящий факел к бесценным кладезям знаний.

Амааль помрачнел.

- Боюсь, Риссен более не увидит своего сына. Насколько мне известно, господин Дарокат покинул его пределы с тем, чтобы никогда не вернуться. А что касается поджигателей... Господин Рахман присутствовал на церемонии?

- Господин Рахман? Дайте-ка вспомнить... Да, да, кажется, он принес свои поздравления одним из первых. Дело о поджоге расследует он? Но разве первый советник в том не сознался?

- Первый советник? - эхом откликнулся Амааль. - Сознался в поджоге?

Еще раз кольнуло в сердце. Амааль отстраненно потер грудь. Первый советник сознался в поджоге? Как такое может быть? Ведь если Амааль правильно понял, Самаах, потерявший контроль, уже не имел власти над восстанием. Даже если бы имел, не стал бы ради собственного удовольствия лишать жизней и крова жителей Амшера. Для чего сознался в том, чего не совершал? Защищал настоящего виновника? Рахмана? Но зачем?

- Как прискорбно, - сказал на прощание господин Юн, - когда получаешь то, что хочешь. Еще горше, когда это не то, чего ты желал.

Юн отбыл, покачивая серебряной бородой. Амааль до поздней ночи сидел в огромном неудобном кабинете и размышлял.