Небесные тела

Ах, Зарифа! Как ты ошибалась, когда думала, что Хабиба и вспоминать не будешь! Нет, Зарифа, он допек тебя, воплотившись в сыне, который вырос и стал терзать твою душу так же, как его отец.

Сгнил ли он в чужой земле или море поглотило его, жив‐здоров ли он в Дубае или Белуджистане, черт с ним, но он успел посеять это смутьянство в Сангяре.

«Мы свободны, мать, свободны по закону! И будем называть наших детей как захочется!»

Твой мальчик сошел с ума, Зарифа! Нет, это не змея его сбивает с пути истинного. Это семя, ой, дурное семя, которое он оставил на меня, перед тем как сбежать.

Хабиб! Хабиб! Я все пыталась тебя забыть, а твоя поросль всходила у меня на глазах, чтобы потом застить их слезами. Даже торговца Сулеймана, который его приютил и в школу устроил, он обзывает выжившим из ума старикашкой.

Как не доходит до тебя, что благодаря ему мы не знали нужды, что сейчас мы стояли бы на улице с протянутой рукой и приставали бы к прохожим, как Манин. Свободны!.. Свободны! Этот мальчишка задумал теперь бросить тебя, как жена его, гадюка, бросила свою мать, оставив ее на милость соседей. Бедная Масуда!.. Да, она завидовала тебе, Зарифа, ведь тебе не нужно было, как ей, чуть солнце встало, отправляться подбирать ветки в пустыне, ты работала только в доме, а когда и ходила за водой к мельнице, могла зайти к любой из соседушек поболтать. А она, вот не свезло, гнула спину под вязанками из года в год.

Она выносила все это, терпела мужа своего Зейда, который от одной к другой бегал, не задерживаясь. Вот так, Зарифа! Видно, всем матерям наказано терпеть. Только на милость Аллаха вся надежда…

И этой Шанны еще недоставало… Глаза, как у пантеры. Но кого тебе винить, Зарифа?! Ты же сама захотела, чтобы Сангяр на ней женился. А сомнения и страхи были все-таки. Теперь довольна? Уехать он хочет. С ними зовет. Куда с ними? Оставить землю родную, где наши родичи лежат? Уехать к чужакам, туда, где никого не знаешь, ну никогошеньки! А Сулейман? Кто о нем позаботится? Кто ему хлеба испечет? Его сестра носу не кажет. Хватит того, что она сделала с бедняжкой Фаттум, матерью Абдуллы. Да будет милостив к ней Всевышний!

Как ты можешь уехать, Зарифа, ты даже за пределы аль-Авафи не выбиралась, куда там в другие страны-государства?

Все из-за тебя, Хабиб! Ты во всем виноват! Что за бред ты нес при Сангяре! С младых ногтей его портил!

У меня сердце вздрагивает, как вспоминаю твой раскатистый хохот посреди темной ночи: «Страна! Страна предков! Каких предков, Зарифа! Твои предки не отсюда. Твои предки черные. Африканцы! Вас похитили и продали!»

Напрасно было, Зарифа, объяснять ему, что тебя-то никто не похищал. Что ты родилась здесь рабыней от матери своей, невольницы. Что несвободу ты унаследовала, что тебя никто ниоткуда насильно не увозил, что аль-Авафи и есть твоя родина, что люди здесь тебе родные живут.

Но Хабиб просто ухмылялся, когда ты ему это втолковывала. Он навсегда запомнил то наполненное ужасом плавание, которое положило конец его беззаботной жизни в Мекране. Он был вторым сыном в семье, где воспитывали пятерых.

Ничего не забыл: ни местных бандитов, которые ворвались в деревню, чтобы ее разграбить, ни торговцев, белуджей и арабов, которые выкупили всех местных вдоль побережья, ни того, как вас погрузили в грязные лодчонки, как началась эпидемия, как у вас краснели и гноились глаза, как мать билась в истерике, когда остальных ее детей затолкали в другую лодку, как от оспы у нее на груди умирал младенец и как его бездыханное тельце торговцы швырнули в море.

«Да, свободные мы! Похищенные и проданные! – ревел он в ночи, ревел на рассвете, ревел на обрядах зара. – Свободные! Униженные!»

Его с матерью перепродали в аль-Батыне. Купивший их работорговец снова выставил их на продажу. И так, пока их не взял Сулейман. Мать его утирала слезы долгие годы. Жители аль-Авафи проявляли сочувствие к ее судьбе, но никто не мог отыскать остальных ее детей. А о возвращении домой и речи не шло. Пираты и разбойники поймали бы и продали их еще раз. Это уж точно!

Аззан и Луна

Аззан обхватил лицо Наджии ладонями и пропел ей касыду любви Меджнуна и Лейлы:

Стань светом ты, когда луны на небе нет.
И солнцем стань, промедлит коль рассвет.

У солнца свет лучей его прямых,

Но нет улыбки нежных уст твоих.

Днем солнце ты, а по ночам луна,

Как стан твой гибок, шея как стройна.

Глаза твои подведены сурьмой,

Что солнца свет в сравнении с тобой? [13]

Она рассмеялась: что за розы? Аззан погладил ее по щеке. Да! И она самая прекрасная из них! Эта касыда, Наджия, говорит, что любовь наша – дар Божий.