Небьющееся сердце

– Шикарная баба! – кивает Риека. – А начинала как беспородная старлетка, еще во время черно-белого кино, попала к приличному режиссеру, он ее и сделал! А потом, когда появилось цветное кино, она ушла со сцены – все, конец! В цвете публика ее не восприняла. Она и спилась. Сначала вышла замуж за богатого, развелась… и окончательно спилась. Смотри, это самая забойная сцена – когда она перчатки снимает. Аркаша говорит, вошла в анналы Голливуда как самая первая порнуха. Тот же стриптиз, только недоразвитый. Аркаша рассказывал, что была создана специальная комиссия, вроде полиции нравов, только для кино, чтобы, упаси бог, никакого порно. Так они сразу запретили эту сцену, раздули целую историю, потом после разборок все-таки разрешили.

Они любуются на Гильду, которая пьет шампанское в шикарном ресторане, бокал за бокалом, а потом, красиво и бесшабашно пьяная, бросая вызов условностям, раздираемая любовью и отчаянием, поднимается на подиум и начинает танцевать и петь чуть сипловатым голосом, откидывая назад прекрасные волосы. Забойная сцена! И платье… с ума сойти! Открытые плечи и грудь, разрез на бедре – совершенно изумительное платье!

– Теперь в музее одежды в Голливуде, – говорит Риека. – Дизайнер – знаменитый на всю Америку портной, Аркаша рассказывал.

Бедная ослепительная Гильда красиво страдает, красиво предается отчаянию, ведет себя вызывающе, громко хохочет, а в глазах – слезинки…

– Согласна, хороша, – говорит Риека. – Но не мое. Старомодна, манерна, кривляется, но, конечно, класс есть, не отнимешь, это тебе не Кукла Барби. Смотри, Ташка, плачет, а макияж в норме, волосок из прически не выбьется, платье, как из магазина, а в жизни все не так – и макияж плывет, и сопли, и нос пухнет, а эту разбуди среди ночи – и причесана, и намазана, и в корсете.

– Плакатная? – говорит Оля.

– Вот-вот, как с плаката, облизанная, как и все бабы в старых фильмах, где нет правды жизни, как говорит моя последняя свекровь. Сейчас кино совсем другое. «Совершенная», говорит Аркаша. А когда ты ревешь, то морда, как с перепою, увидишь – закричишь. Смотри! Та самая сцена, от которой Аркаша писается кипятком!

Гильда, закончив петь, начинает стаскивать длинные, выше локтя, черные перчатки – медленно, долго, томительно, бросая на мужиков в зале такие взгляды, от которых они дружно срываются с мест и лезут на сцену.

– Эту сцену Аркаша делал со мной, – говорит Риека. – Получилась фигня. Он говорит, что я – прекрасная варварка и грубиянка. Гильда женственная, лукавая, вся – обещание, а я девушка прямая, как рельса.

– Ты тоже женственная, – говорит Оля.

– Да ладно! Нету обещания во взгляде, призыва и тайны нету… сразу между глаз. Аркаша говорит, не мое амплуа. Смотри, бровку приподнимает, губки надувает, кривляка, а этим козлам нравится. Я не смогла, а ты – вполне. Если тебя подучить… Ладно, хорош! Давай еще по кофейку!

– Давай досмотрим!

– Смотри сама, я сто раз видела, тошнит уже. Я под душ. Чао! А потом кофе.

Оля досматривает историю Гильды, утирая слезы. Все в конце концов заканчивается хорошо: мужа убивают, Гильда с чемоданами, строгая и печальная, в шикарном дорожном костюме, собирается уезжать, но тут появляется человек, которого она любит и который, оказывается, ее тоже тайно любит, влюбленные бросаются в объятия к друг другу, поцелуй, слезы… Оля всхлипывает.

– Я не смогу, как она! – говорит она Риеке, которая появляется после душа, завернутая в большое желтое с красным полотенце, в чалме из другого полотенца, зеленого, что делает ее похожей на большую райскую птицу, с чашечкой дымящегося кофе в руке.

– Как она – никто не сможет, – хладнокровно отвечает Риека. – Ты сделаешь, как ты.

– Ты с ума сошла! – пугается Оля, начиная понимать, что Риека не шутит. – Не буду!

– Будешь! Я тебя сделаю, как Риту Хэйворт. Прямо сейчас! – Она ставит чашку с кофе на стол, бежит в спальню, появляется через минуту с черным платьем в руках, швыряет Оле: – Надевай!

Оля нерешительно стоит с платьем в руках. Какая женщина в глубине души не мечтает о сцене, тем более что игра – действо, свойственное женской натуре в гораздо большей степени, чем мужской. Великие актеры не в счет! Мы говорим не о таланте, а о свойствах натуры. Оля – не исключение, и на миг ей передается решимость Риеки. Перед ее глазами сцена с несравненной Гильдой… вот она откидывает назад свои прекрасные волосы… танцует под резкие латиноамериканские синкопы… смелый разрез, открывающий бедро… гибкие движения… обжигающий взгляд и вибрирующий низкий сипловатый голос… от которого мороз по коже… Почему бы и нет?

Оля уходит с платьем к себе. Возвращается. Риека хохочет. Платье слишком длинно, вырез слишком глубок, талия на бедрах.

– Филиппок! – Риека от хохота валится на диван. Отсмеявшись, говорит: – Не обижайся, Ташка, тебе до Гильды, как до неба. Ну, ничего… сейчас, сейчас… мы что-нибудь придумаем! – Она, склонив голову к плечу, рассматривает Олю. Достает из ящика серванта ножницы и командует: – Становись на стул!

И несмотря на протесты, начинает кромсать низ платья. Закончив, отходит полюбоваться.