Небо молчаливое

«Ты же с телом своим справиться не можешь», – заметил он незлобно без усмешки, просто заметил, как замечают утренний дождь, кошачью шерсть на черном пальто, новую стрижку старой знакомой. Не вошёл даже. Эмма не запирала. Она посмотрела на дверь: да, дверь не закрыта. Вот защёлка, вот! Свет льётся из коридора жёлтый и тусклый, точно тонкая струйка грязной воды из бабушкиного крана. Ей было противно собственное тело опухшее, оплывшее, тяжелое и склизкое. Серенькая майка, штаны-для-выступлений, и кольца. Эмме казалось, что эти кольца звенят, как колокольчики на корове.

«Иди к чёрту, – подумалось Эмме. – Там тебя ждут», – подумалось зло. Она посмотрела в зеркало, но не увидела себя. Посмотрела, но не увидела. Провела рукой по стеклу, по холодному, по забрызганному, в мелких пятнышках зубной пасты. Посмотрела… Кто его должен был мыть? Посмотрела, поправила кофту, одёрнула брюки, потрогала кольца. Сознанию не за что уцепиться. А может выбросить эти чертовы кольца за борт в вернские облака, в бури и тишину. Звенящие кольца. Поправила кофту. Дэвида нет в коридоре. Поправила брюки. Сколько там до полудня?

«Эмма!» – раздалось отчётливо. Она вышла, никого не было.

«Лечись», – сказала себе Эмма. «Лечись!», – повторила, шагая к буфету. Как солдатик шагая. «Лечись». И с каждым приказом, бездушным и жёстким, ударом, ожогом, уколом, укором… И с каждым ей делалось хуже и гаже, а лампы тускнели. В буфете сидели люди. Сидели и говорили, а на столе стоял гроб. Так долго искали. На Верне другой похоронный обычай. Так долго. Нашли? Заказали, так Эмме сказали. Когда вернулась, не с Южной, на Южной-то проще. Один корабль к Южной, один корабль, другой корабль. Она сказала, что будет искать? «Я не говорила», – точно помнила Эмма. Это отмазка. Не важно. Важно. Что важно? Эмма вошла, но сесть не смогла. Стол, за которым… на котором печенье, ломкое с красным кружочком варенья, хрусткие вафли, кофе на завтрак, все сидят рядом, болтают: какие там планы, а нет никаких. Эмма упала, на стул, что подставили рядом. Думали места не хватит, хватило бы ещё на десяток таких же понурых. Только доктор стоял, не садился. Длинный и бледный. Люди на Верне были повыше, были бледнее. Эмма сама уже стала как скатерть, на столе тоже белая, белая, цвет разведённой извести. В школе им говорили, как правильно воду…, как красить стволы щербатых орешников. Эмма потрогала кольца. Пальцы на месте, Эмма на месте.

«Ну что? Уже время», – подал голос…