Небо молчаливое

Может он тоже, как кэп, был героем, вел армию за собой, но злые враги оболгали?.. А может, как Эмма учил и учился, писал диссертацию? Он просто забыл, проснулся однажды пятнадцатилетним и всё сначала. Луи помнил землю, помнил реки с зелёной ряской, спокойные и холодные, заходить в них надо единым махом, а лучше прыгать, тогда быстрее привыкнешь и не будешь глупо визжать. Помнил звёзды – белые искорки, рассыпанные по чёрному бархату небес. Он видел такие картинки в Эммином планшете, значит это правда. Правда?

Дома когда-то была собака, рыжая и ушастая. Луи гулял с ней по лесопарку. Выходил утром, жуя бутерброд с дурацким сыром: кусок себе, кусок собаке. Такой сон стучался к нему часто-часто. Собака неслась, что есть мочи, Луи с трудом поспевал. Солнце только-только поднималось, чаща полнилась кружевом синих теней, дышала туманом, стелющимся от реки по обеим сторонам овражка. В начале лета в пролеске распускались похожие на свечи белые цветы с круглыми глянцевитыми листьями. Это всё не может быть грёзой. Не может, ведь так?

Руки ещё пахли яблоками, а в волосах застыли прикосновения. Ему было и сладко, и стыдно. «Кэп хороший», – думал Луи. В груди сильно-сильно жгло. Он разболтал чужую тайну, он заплакал при кэпе. Ладно ещё при Эмме плакать. Ладно.

Память продолжала подсовывать обманки.

Город, окружённый колючей проволокой, в который невозможно было попасть. Город с цветущими лугами и грохочущими полигонами. Панельные коробки солдатских домов. Генеральские дачи. Подземелья с ракетами. Нет, этого не было. Не было. Что за глупости Луи? Глупости, Фет. Ты прав.

Город закрыли. Здания снесли.

Тихо-тихо он крался по коридору от рубки до лабораторного отсека, не хотел ни с кем видеться. От мысли, что придётся с кем-то здороваться, что придётся с Фетом объясняться или с кэпом шутить или Эмме "доброе утро" сказать, нет, с Эммой он бы мог, а от остального внутри крутило и подташнивало. Луи любил быть среди людей. Одиночество мучило и пугало его чуть ли не больше всего на свете: вдруг всё снова станет как было? Вдруг он вновь останется один побираться и юлить, будет скитаться жалкий и неприкаянный от станции к станции, прячась в топливном древних цепеллинов? Он гнал эти мысли. Гнал. Он ненавидел их. Прочь. Прочь, пожалуйста. Ни к чему. Ни к чему. Ни к чему.

Дверь в лабораторию оказалась не заперта. Эмма редко, когда её закрывала, только на время сеансов. Он зашёл, огляделся украдкой. И на собственном корабле воришка. Что за жизнь? На экране Эмминого компьютера крутилось синее колесо загрузки. Эксперимент, видимо. Луи прошёл дальше, не хватало ещё подпортить что-нибудь. Это совсем плохо будет. Только яблоки перебрал и…

Зачем он всё это помнит? Бумажных карт у Эммы не было, только атлас один, он его видел тысячу раз. Остальные болтались в компьютере. Зелёные панорамы далекого мира, её мира. Звёздные росчерки, белые точки, белая вязь на непроглядном черном. Фет не верил, а Луи знал, это всё правда, это всё так. А ещё знал, что ему туда надо. Непременно, обязательно. Что хочешь делай, но с Верны валить пора.

V

Она оказалась у него в каюте. Как-то. Наверное, через дверь вошла. Стояла у двери, сесть не решалась. А Константин сел на кровать, его всё-таки каюта.

– Привет.

«Привет» она сказала раньше, сначала сказала, он тоже сказал, потом сел. Он был, конечно, рад. Но Эмма здесь? Зачем она здесь? Тогда она сказала что-то вроде:

– У меня минут семь или полчаса, если не есть. Мне надо поговорить с кем-то.

– Со мной? – он вскинул бровь, приятно посмотреть, как она смущается, приятно немного отомстить, вернуть хоть толику её же холодности. «Не заиграйся, – одёрнул себя Константин, – а то уйдёт». Он ведь не хотел, совсем-совсем не хотел, чтобы она уходила.

Эмма нахмурилась.

– Зря я… Чёрт, – она повернулась к двери.

«Зря решила, что могу с тобой говорить», – закончил за неё Константин.

– Эмм?

– Боги, зачем я… Ты сидишь в своей, – выделила она последнее слово, – каюте в одних трусах и полотенце, светишь роскошным торсом, смеёшься. С одной стороны я ни хрена не вовремя, с другой тебе весело, и я не хочу в этом участвовать. Прости.

– У меня роскошный торс? – Конечно, он хотел сказать немного не это.

– Твою мать, – вздохнула Эмма. – Твою мать.

– Значит роскошный, – он усмехнулся широко и нахально. Пора заканчивать, это лишь шутка. – Мне одеться или?..

– Как хочешь. Я…– она развернулась, протянула руку к двери.

– Эмма, стой.

Ведьма дёрнулась.

После Южной его каюта стала уютнее: добавился плед, сшитый из мягких золотисто-красных ромбов, чернила и перьевая ручка, выменянные с ловкой руки Луи на пару сплетен; три маленькие подушки, книга и шесть бокалов с золотым ободком. На кой чёрт ему бокалы Константин пока не придумал. Но раз подарили, чего ж не взять?

– Эмма, стой, пожалуйста.

Обнять её лохматую в широком мягком свитере… Может ли он обнять её? Не оттолкнет? Оттолкнёт. И что?

«Оттолкнёт, – понял Константин. – Оттолкнёт и исчезнет». Почему ему так важно, чтобы она осталась?

– Можно тебя я обниму? – выдохнул Константин почти бесстрашно, почти отважно.