Небо памяти. Творческая биография поэта

Кстати, должен вам сказать, что потом, по мере того, как проходила жизнь, разница в возрасте стала незначительной – она как бы стерлась с годами, но мое опущение его старшинства передо мной так до конца и оставалось – этот двухлетний интервал ифлийской жизни.

Когда мы только поступили, Самойлов был уже из значительных ифлийских величин… В литературном кружке ИФЛИ был особый ритуал приема; вступить туда было, поверьте мне, сложнее, чем в Союз писателей в последующие года. Там был очень строгий отбор, и отбирали… Самойлов, Наровчатов, Коган.

В ту пору у каждого из них был уже свой… ну, как бы это сказать? – знак, что ли, позывной какой-то, звук… «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал…» – это Павел Коган. Наровчатов: «Слышу, – сказал атаман Дежнев, – бьется вода о камень». (Были там и другие ребята, они рано погибли, вы их, наверное, не знаете…) У Самойлова был свой звук, был свой знак, свой позывной: «Плотники о плаху притупили топоры…» Вы знаете эти стихи – стихи, написанные девятнадцатилетним Самойловым.

Вот на что в этой связи я хотел бы обратить ваше внимание – это в самом деле любопытно: Павел Коган – один из самых умных и самых талантливых людей своего поколения, достаточно образованный для своего возраста человек – тем не менее писал и такие стихи, вы их без сомнения знаете: «Но мы еще дойдем до Ганга, // Но мы еще умрем в боях, // Чтоб от Японии до Англии // Сияла Родина моя». Видите, некий оттенок национального патриотизма или чего-то там в этом роде присутствовал.

Вы поймите меня правильно – я ни о ком не хочу сказать ничего плохого, я просто констатирую факты, рисую картину – по-разному ведь в жизни происходит… Наровчатов, к примеру, возглашал на историческом вечере в юридическом институте перед войной: «Мы войдем в литературу, когда разных там Симоновых и Матусовских в ней не будет!» Но потом дальнейшая жизнь того же Наровчатова, талантливого, умного, образованного, эволюционировала и складывалась так, что он сам пошел на сближение с официозом.

А вот теперь смотрите: Самойлов, написавший тогда вот это: «Плотники о плаху притупили топоры…» – он, если так можно сказать, не изменял этим строкам никогда. Несомненно, как и всякий человек и тем более талантливый художник такого масштаба – он не оставался неизменным, он эволюционировал, но какой-то главный генетический код, этот особенный звук, в нем оставался до конца. Очень удивительное и редкое свойство!

Если вы обратили внимание, в его двухтомном собрании сочинений, где он впервые публикует небольшую подборку своих ранних стихотворений, есть такая маленькая вступительная заметочка в несколько строк: «Я сегодня это публикую впервые, но кажется, что с той поры мой вкус не очень-то изменился». По какому-то серьезному, самому большому счету так и есть: эта верность изначальному идеалу – этическому, поэтическому, который он сохранил, – удивительное свойство крупного художника.

Почему я решил сосредоточиться именно на этой стороне дела?

Я не буду излагать вам весь путь поэта. Вы знаете Самойлова. Его путь удивительной тончайшей интереснейшей эволюции – это отдельная тема отдельного разговора… В стихах его последней книги, когда появилась Беатриче, резко – нет, не резко, «резко» – неправильное слово, – тонко проявился вновь этот звук. Он это понимал, он этим гордился, он ждал признания, что это есть, и это было до самых последних стихов.

Это очень важно – почему? Что нынче у нас происходит в нашей словесности, так сказать, текущей? Результат оборотной, негативной стороны свободы, которую мы обрели, и опыта проживания в которой у нас нет никакого – при всех ее позитивных сторонах: в нынешнем стихотворчестве процветает некое отражение того, что присутствует в социальной жизни нашего общества – колдовство, шарлатанство, шаманство и всякое такое. Они процветают в нашем стихотворчестве пышным цветом… Доходит до абсурда, до смешного… Тусовки – сейчас очень модное слово. Но есть «тусовки» очень мощные, которые ведут наступление на все и вся… Поэтому им необходимо утвердить в вашем сознании (не столько в вашем, сколько в сознании людей, может быть, более юных), что в этой стране не было раньше литературы… Вот теперь, наконец, она появилась! Пришли эти люди, и появилась, наконец, поэзия… И это очень важно для них, иначе им просто не выжить! Поэтому они переходят все границы разумного, когда каждый, кому не лень, выдвигает своих гениев… Если кому-то это интересно – пожалуйста, все может иметь право на существование, но должен же быть разумный предел…

Я же думаю, что никакого отношения к поэзии все это не имеет. Когда же в приличном журнале публикуется статья под названием «Пригов и Пушкин», можно только развести руками.