Небо памяти. Творческая биография поэта

…Принцип киномонтажа должен был, по моему замыслу, не только создать фон происходящего, но и помочь показать целую жизнь человека, которая пришлась на интересные и трудные десятилетия. Конечно, “Кинематограф” в этом смысле – книга особая, в ней принцип монтажа выдержан наиболее последовательно и строго»[159].

Многие уважаемые критики и по сей день считают, что «настоящий Левитанский» начался именно с «Кинематографа». И как бы там ни было, именно «Кинематограф» стал точкой отсчета признания поэта широким кругом любителей поэзии.

Но – почему?

Пройдет более десяти лет, и в предновогоднем номере журнала «Новый мир» (№ 12, 1981) один из самых искушенных российских критиков поэзии Сергей Чупринин так сформулирует задачу своего сочинения: «Но надо же объяснить, отчего только книга стихов “Кинематограф” (1970) – безусловно, одна из лучших, одна из наиболее цельных во всей отечественной поэзии последних десятилетий – заставила говорить о Левитанском как о зрелом, сложившемся художнике, привлекла к нему поначалу сочувственное, а потом и влюбленное внимание читающей публики: то, что стихи Левитанского, став песнями, звучат не только с эстрады, но и в тесном дружеском кругу, – надежное тому свидетельство»[160].

Впрочем, тогда, в начале 70-х годов, книга подверглась критике… из-за оформления Вадима Сидура, сегодня безусловного классика книжной графики.

При переиздании «Кинематографа» в 1994 году Левитанский напишет в предисловии: «…Оформил ее по моей просьбе близкий мой друг, покойный, увы, ныне, выдающийся художник и скульптор Вадим Сидур (это уже отдельная история, ибо оформление было подвергнуто резкой критике со стороны Комитета по печати, после чего оформлять поэтические книги Сидуру более уже не дозволялось)»[161].

А вот и дневниковая запись Юлии Нельской-Сидур:

8 июня (1972). Дима говорил по телефону с Володей Медведевым[162], и тот сказал, что постановление идеологической комиссии действительно существует, причем совсем свежее, от 27 мая. В основном не нравится книга Левитанского «Кинематограф». Сколько все-таки бездельников получают зарплату за то, например, что пытаются замечать красиво оформленные книжки и протестовать против них в постановлениях за спиной художников…

Сегодня «мышиная возня» чиновников от литературы вокруг творчества наших выдающихся мастеров кажется досадным и нелепым курьезом, но тогда все это было вполне серьезно, ибо реально влияло на жизни художников, подчас сокращая и без того нелегкие будни инвалидов-фронтовиков.

Давид Исаевич и Раиса Евдокимовна

В начале 1948 года (вероятно, в марте, письмо не датировано – Л.Г.) Левитанский пишет из Иркутска в Москву своему другу, поэту Семену Гудзенко:

«За “отчетный период” (с осени 1947 года – Л.Г.) многое произошло… Стариков привез – их жизнь крепко прижала, и положение было очень тяжелое»[163].

Много лет спустя, в одном из интервью, поэт расскажет, что, приехав во Фрунзе, где родители и брат Анатолий жили в эвакуации у сестры Давида Исаевича Надежды, он «пришел в ужас – они там спали полуголые на земляном полу. Надо было забрать их к себе»[164].

Вскоре он перевез родителей и брата в Иркутск. После отъезда Юрия и Марины Левитанских в Москву, после ухода из жизни младшего сына Анатолия они все еще продолжали жить в Сибири.

В июне 1968 года Давид Исаевич заболел.

Юлия Нельская-Сидур записывает:

18 июня (1968). У Левитанского очень плохо с отцом, что-то вроде саркомы ноги. Юра срочно выехал в Иркутск.

13 июля. Юра Левитанский из Иркутска все еще не приехал, очевидно, его отцу снова сделалось хуже…

15 июля. Приехал Юра Левитанский.

Прошло больше года. Родители Юрия Давидовича все еще оставались в Иркутске, что, судя по всему, причиняло ему настоящие страдания.

Когда Вадим Сидур перевез своих престарелых родителей в Москву из подмосковного Алабино, Юлия Нельская отметит в дневнике:

7 октября (1969). …Приехали ночью домой. Здесь тепло, топить не надо, уборная нормальная. […] У Левитанского та же проблема. Его старики в Иркутске пропадают. Юра хочет перевезти их сюда и снимать им квартиру…