Это отдельная история – длинный рассказ, как все было… Как из меня, мальчишки, крови попили… Хотя мне все это было просто непонятно, потому что я действительно был замечательный патриот! И писал стихи сугубо патриотические и даже более чем… Я тогда совсем не понимал ничего… Потом, позже, мне уже объяснили… Что-либо найти у меня было трудно: я был на войне, потом они меня пригласили, и я остался, поскольку деваться мне было некуда.
Я был фронтовик, но в то же время – единственный еврей, поэтому пришлось [назначить космополитом] меня.
Это длинный рассказ… Но если в двух словах сказать… Ну, не за что было: вся моя биография как на ладони: только с войны вернулся, и весь, как говорится, чист перед родиной, перед Россией! Но было так… Я только что демобилизовался и поехал в Москву на побывку, так сказать… Я увидел Москву после войны, я ошалел, обалдел – Москва тогда казалась мне лучшим городом в мире, конечно! Вернувшись, я написал длинное стихотворение – оно называлось «Встреча с Москвой» – полное любви к этому городу, к Москве, наивное, но достаточно чистое, по-своему неплохое, может быть… И оно начиналось такими строчками: «Я снова первый раз в Москве…»
И вот проходит очередной городской актив… И секретарь горкома – до сих пор даже помню ее фамилию: некто Мусина – рассказывает: «Вот у нас есть некоторые люди, которые, не зная русского языка, тоже берутся [писать стихи]. Вот, видите ли, некий Левитанский [пишет] – я снова первый раз в Москве… Так я вас спрашиваю, товарищи, – “снова” или “первый раз“?»
Я был еще совсем мальчишка, совсем еще дурачок, и я гордился, что такую хорошую строчку придумал:
Но это же стена! Все. Значит первое [обвинение] уже есть: не знает русского языка!
Я сначала не понял. Я не понимал ни черта…
Обратился к местному профессору Баранову (был такой): «Ну, вы же понимаете?»
А он говорит: «Ну, это, конечно, да… Но с другой стороны…» И все – это стена.
Но этого [обвинения], еще, конечно, было мало…
Тогда приезжает какой-то полковник из ПУРа…
А я только что родителей привез – все были голые, раздетые, голодные. Поэтому я не гнушался никакими жанрами и подрабатывал в местной военной газете – во всех жанрах я там работал. Скажем, к Новому году делал страничку солдатского юмора, ну, и за это получал какие-то жалкие крохи. Я сделал очередную страничку, где – это сейчас даже стыдно цитировать – разоблачал американских поджигателей войны… и все, о чем меня просили…
Там было одно стихотворение, если можно назвать это стихотворением… Первое, о котором я говорил, – неплохие стихи, несколько наивные, но написанные с искренностью. А
Вот приезжает полковник из ПУРа, собирает наших деятелей и говорит: «Товарищи, у вас в газете военной публикуются проамериканские стихи…» Это сейчас смешно, – а то 47-й год! Цитируется только одна строчка: «Хороша страна Америка»! Покойный мой братишка, он учился в университете, прибежал в гости: «Ты что, с ума сошел! Как это можно – хороша страна Америка?!» Каждому же не покажешь! Дальше-то там идет такое: с этими поджигателями я у-ух как расправлялся! А цитируется только одна строчка…
Значит, уже «русского языка не знает» и «пишет проамериканские стихи»… 47-й год! Это уже вот так [достаточно]… И пошло, пошло, пошло… Не знаю, чем это кончилось бы – меня стерли бы там в порошок! Я же был молодой, совсем дурачок, я не понимал и не мог понять даже – как, как это я… какой же я… это самое… [космополит]!
И надо отдать должное Георгию Мокеевичу Маркову, который потом был главой нашего Союза писателей (СП СССР –