Небо памяти. Творческая биография поэта

Я вам рассказывал: «Литературная газета» заказала мне недавно статью… При своем неумении отказывать сразу, я долго им морочил голову, но так и не написал… Я сам придумал название: «Так была ли поэзия в этой стране?» А потом решил, что не буду писать, потому что я вообще никогда не любил в этом [в полемике? в «разборках»?] участвовать, а сейчас – тем более… Я напишу, а скажут: вот старый против молодежи что-то сказать хочет… Ну, я и не написал об этом.

Все это встанет на свои места… Это состояние, которое долгие годы [сохранялось, уйдет]… Сейчас везде идет какая-то спекуляция: этот уехал, значит, он герой. А на самом деле… Ростропович, один из благороднейших людей, недавно сказал, что пора уже уважать тех, кто здесь жили и живут, а не тех, кто уехал… При всем уважении к уехавшим – там тоже есть мои товарищи – не могу не сказать, что уехавшие выиграли долгие годы жизни, а оставшиеся здесь… Вы видите по мне, что я выиграл… Я сегодня думаю, смогут ли меня нормально похоронить, а не то чтобы там одеть что-то… Им же все это доступно и еще многое другое… У них свои проблемы. Они приезжают сюда и в силу, может быть, своей недостаточной интеллигентности и тактичности начинают объяснять, как сложно там и как замечательно здесь.

Это другая тема – и я ни в кого камень бросать не собираюсь, – но вот я недавно прочитал стихи Коржавина в «Новом мире» – он, кстати, один из немногих, кто честно обо всем этом сказал… Да, конечно, но при всех сложностях жизни там – ну нельзя же сравнивать! Ну какое бы привести сравнение: я вот в вас стреляю – это угрожает вашей жизни, а тому мешает звук этих выстрелов. Ну, есть разница? Вот ведь как…

«Это общество – словно рояль, безнадежно расстроенный…» Октябрь 1993 года

(Запись для еженедельной информационной программы Сергея Алексеева «Воскресенье» на 1 канале, Останкино)

Поэзия и политика

Моя позиция такова – не дело поэзии заниматься политикой. Просто в России так складывалось: в силу определенного хода ее исторического развития наша литература еще в XIX веке, даже самая лучшая ее часть, была в большей мере идеологизирована и политизирована, чем, скажем, европейская. Так распорядилась история…

Я очень люблю этот пример… Вот Некрасов пишет:

Вчерашний день, часу в шестом,
Зашел я на Сенную:
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую…

Если на улице бьют женщину – кнутом! – и это не частный случай, а, видимо, и на другой улице тоже били, то, конечно, порядочный человек не может пройти мимо этого, будто бы ничего не видел, и писать только о том, «как хороши, как свежи были розы»… Хотя в принципе призвание поэзии не в этом, и поскольку, скажем, во Франции в ту пору женщин кнутом уже не били, то французские поэты об этом не писали.

И пусть пока что новая эпоха в России еще не наступила – она где-то еще впереди, далеко-далеко, но все-таки появился шанс, что наша жизнь, наконец, станет более цивилизованной, а тогда и литература будет такой, какой и должна быть.

Когда Блок писал поэму «Двенадцать», он на какое-то мгновение поддался обаянию революции, что было свойственно части интеллигенции, впоследствии сплошь уничтоженной. Но гениальный Блок за год до смерти уже все понял и отрекся от поэмы. У нас много лет это, естественно, скрывали… Он написал «Мое отречение от “Двенадцати”», где говорил о «Маркизовой луже политики», к которой стыдно прикасаться поэту… Это гениальный Блок, он быстро успел понять: в 20-м году, а в 21-м его уже не было…

Впрочем, с другой стороны, дело это и сугубо индивидуальное: Некрасов много сил отдал этому, Пушкин – иначе, Лермонтов – опять по-другому… Но наступает момент, когда любой человек вдруг отчего-то заводится, и он кричит: «Вы, жалкою толпой стоящие у трона…» А потом опять пишет: «Белеет парус одинокий…» Или что-то еще [подобное]… Поэтому у меня не так много таких стихов, но не то чтобы нет [совсем]. Вот я написал… Если хотите, мы с него начнем. Пожалуйста, я прочитаю…

К сожалению, видите, мне уже приходится заглядывать в книжку, потому что я давно уже не читал… Я знаю, но боюсь сбиться…