Настоящая, подлинная поэзия, если измерять, так сказать, по вершинам, очень мало зависит от того, что происходит в политике. Можете сами проделать такой опыт: возьмите любое десятилетие истории – самое тяжелое, самое скверное, самое темное – и вы увидите, что в любом из них в нашей стране всегда были прекрасные поэты… Другое дело, что мы приучены к масштабному мышлению, мы привыкли измерять сотнями, тысячами… Это неправда: не бывает тысяч или даже сотен поэтов в одной стране, в одно время, в один день.
Но еще раз говорю, в любом десятилетии было два, или шесть, или восемь замечательных поэтов! А сейчас – тем более…
Да, дело это, конечно, индивидуальное: есть поэты, которые привержены именно этому – политике; они пишут об этом, но я не думаю, что это – лучшее в нашей поэзии… Какую-то дань отдали этому и Пастернак, и Ахматова – особенно в годы войны – они становились тогда, условно говоря, более идеологизированными… Но это не главное в их поэзии.
Все, что происходит сегодня в политике, плодотворно только лишь в том смысле, что сегодня я могу сказать все, что я хочу, а вчера я не мог сказать всего, что я хотел… Поэтому и книги выходили с трудом… Сейчас, правда, они тоже выходят с трудом, но уже по другим причинам…
Новые объединения писателей
Это не дело писателей. Писательская организация, в принципе, – вообще понятие не очень ясное. Писатель сам по себе, он – один… Он сам себе организация и сам себе массовость; конечно, если это писатель настоящий… Сейчас опять пошла мода объединяться, это бывает в такие эпохи… Пошли, там, авангардисты, постмодернисты, метафористы, концептуалисты – это чепуха, в это я абсолютно не верю. Уже сейчас видно, что все это скоро кончится… Это там нас учили – обобщать: фронтовое поколение, такое поколение, сякое поколение – это все чепуха, ибо самая главная цель литературоведения, наоборот, – не обобщать, не объединять, а показать, чем А отличается от Б… Это самое трудное, но это и есть задача литературоведов и критиков – чем у нас не занимались почти никогда. Все нормально: и раньше, в прежние времена, лучшие писатели в руководстве Союза не были, постов не занимали, наград не получали. В лучшем случае их не убивали…
Москва, 3–4 октября 1993 года
Начну с того, что у меня, как и у многих людей, было чувство тревоги – могло всяко обернуться, конечно. Борис Николаевич Ельцин по своей природе человек, видимо, не очень решительный. Хотя, в общем, в моем понимании, это делает ему в каком-то смысле честь – решительных мы много видели в истории; они запросто решали – «вперед!» или, там, «огонь!» Он медлил, и мы что-то проиграли из-за этого. Но как человека это его характеризует, в общем, не с худшей стороны. Он долго медлил, прежде чем все-таки… пальнуть, как говорится… Поэтому была тревога, было страшно, могло обернуться и так и сяк, хотя все-таки мне казалось, что решится Ельцин, раз у него была такая явная поддержка, в каких-то там министерствах и прочее… Я думал, что все будет в порядке, надеялся, во всяком случае. Хотя уверенности, конечно, не было.
Ближняя и дальняя перспективы
Все это пройдет, все наладится – я убежден… Когда-нибудь мы придем к нормальному цивилизованному состоянию. Я в это верю… Просто многие, мне кажется, не понимают смысла процесса, который начался… Этот шанс у России бывал и прежде, но Россия до сих пор не выходила на этот путь – всякий раз что-то мешало. В этот раз, я думаю, она неизбежно пойдет цивилизованным путем, потому что современный мир просто не даст, не позволит опять вернуть себя к фашизму и коммунизму.