Неболочь

Новый день – это слишком условно, морщит осень надбровья полей,
Гнётся крыша сарая неровно, мох на ней с каждым днём тяжелей:
Он пропитан обильною влагой и сочится, как губка в горсти…
Я заклеил окошко бумагой, ноет сердце (трава не расти).
Жёлудь в шляпе, капуста в тулупе, приосанился лес-мокроступ,
На соловой копне, как на трупе – две вороны, клюющие круп.
Мой приятель-охотник в запое. Межсезонье, отсюда – запой.
Я зашёл и увидел такое, что не каждый поймёт головой…
В чугунке, что дымился на плитке, белки парились вместе с овсом,
Плесневели в стаканах опитки, дым вращался седым колесом.
«Может, хватит?» – вопрос по приколу… Тишина. Я взглянул на кровать.
«Скоро дети вернутся из школы – им привычно в аду ночевать…» —
Что за баба в привычливой коме? Это ж Валька-учительша, днесь…
Я открыл «Красной шапочки» бомик и чуть, с горя, не выхлебал весь.

Бородино

Тараща ядра, шёл в штыки Раевский, сдулся Шевардинский
Редут, и кровь Москва-реки шумела рожью бородинской…
Купив одноимённый хлеб, о чём подумал на досуге:
Гонялся корсиканский лев за русским зайцем по округе
Напрасно… Гитлер бы служил в обозе, рыл себе окопы
Великой Армии… Из жил не надрывалась мать-Европа…
Некомбатанты: австрияк, испанец, немец (благодарствуй!) —
Повоевав здесь кое-как, вы возвратили государства.
Когда б я был Наполеон – стальную гвардию в бой бросил!
Я – русский, корсиканец он… (собака лает – ветер носит).
Прибыв на Эльбу, как турист, я стал отчаянно-печален:
Повсюду пули (ветра свист), разрывы черно-белых чаек.

Финляндия

Папаха озера. Туман. Гортань прогоркла от кострища
По новой. Озеро-баран, которого пастух не ищет,
Поскольку много здесь озёр. За всей не уследишь отарой…
Так месяц куртку распростёр, где звёзды-пуговицы – парой.
Коттеджик мал, огромен пирс, в садках безмолвствуют форели,
Привычный предвкушая пир… Над миром звёзды-асфодели
Цветут слезами в три ручья, как аватар на горных склонах,
Нам не оставивший ключа от птиц, чирикающих в кронах.
Я слышал, как, вздымая мох, грибы ворочались в берлогах
(Боровики) … Плескался лох, глуша уклеек у порога
Реки, чей приторный рукав засунут в лес, как шапка в шубу.
Берёзы полоротый кап зевнул, выказывая зубы.
Поднялся ветер, трав ковёр чуть вздыбился от изумленья,
Когда я потушил костёр и сдул с ладони вдохновенье.
Папаху озера, багрян, перечеркнул околыш солнца…
Как Маннергейм был ни упрям, чуть меньше стал приют чухонца.

Фейсбук