Неболочь

Пустопорожний город, и голуби внахлёст,
Как огород, прополот небесный свод – без звёзд…
Слюнявые собаки, мигающий тоннель
Застёгнут, как Акакий, в суконную метель.
Игла Адмиралтейства сквозь тучи-канапе.
Звенит гиперборейство в коленчатой трубе.
Ведь если город вечен, тогда он точно – мёртв,
Он обесчеловечен, он свеклою протёрт:
Чернильней каракатиц, синильнее чернил —
Родитель и каратель, воитель и зоил.
В сыром его колодце я, как ведро, гремлю,
Где Бродского уродцы, которых не люблю,
В обнимку и вповалку, а кто – особняком —
Поддерживают балку над каменным ларьком.
Выписываю вензель (приподнят воротник):
Боюсь, как бы туземцы не сняли пуховик.

Транс-аэротур

Пустые разговоры о странных берегах. Я думаю, что поры преодолеют страх,
Я думаю, что – хором – преодолеем стыд, поверив в уговоры бездетных эвменид.
Я думаю, что скоро… Но думаю – вчера: на грядке помидоры, как отблески костра.
Не помню, что случится на странных берегах – как смазанный горчицей, в ключице ноет страх…
На грядке помидоры, созрев, сошли с орбит; застенчивостью вора превозмогаю стыд.
Костёл костра пылает на странных берегах, меня ниспровергает преодолимый страх.
Мне стыдно, но, стараясь стыдливость превозмочь, я искренне пугаюсь, когда смеётся дочь.
У сваренного рака – глазища из орбит, я помидорно-маков, когда теряю стыд.
Пустые разговоры, церковные кресты… Я думаю, что город увижу с высоты
(Без крыл – не боязливо, терпимо, что я гол), – и ангел кропотливо несёт меня, беспол.

Паводок

Виктору Коврижных