Нечисть

— Я должен знать все! — ничуть не смутился лесник, отстраняясь от нее. — Я не какой-нибудь… Созерцатель, но — соглядай! — он с гордым видом помахал записной книжкой возле носа старушки. Та, несвязно ругаясь, едва не огрела его коромыслом, но лесник ловко увернулся от него и пропал в кустах. Не дожидаясь, когда сам буду замечен, я крадучись выполз из-за стены и стал выбираться к дому.

Возле печки нещадно коптила соляркой оставленная лампа. Дурные от потемок мухи срывались с насиженных мест, бились головами в тускло мерцавшее стекло и падали в изнеможении. Порыв ночного ветра шевельнул ставни. Строгий лик с почерневшей иконы зорко следил за всяким движением в доме. Скреблись за печкой мыши. Посапывал сытый кот, судорожно подергивая во сне усами. Я смотрел на него с завистью и старался так же ни о чем не думать. Мне было жаль ведьмачившую старушку, а до конца месяца еще так далеко.

Среди ночи коту приспичило выйти. Он стыдливо мякнул возле моего изголовья. «Потерпишь» — подумал я сквозь сон. Зачирикали пташки под окном, рассвело. Я порылся в обрывках ускользающих снов и, не найдя ничего путнего, открыл глаза. Темный лик глядел на меня пристально и насмешливо. Откуда-то дурно попахивало. Я скосил глаза на пол и увидел против изголовья зловонную кучу. Кот, как не в чем ни бывало, лежал на одеяле и мирно посапывал. Я лягнул его:

— Ты зачем это сделал?

Кот муркнул, невинно раскрыв глаза и позевывая: «Я же предупреждал!»

— Орать надо было!

Стараясь не сердиться, я схватил его за шкирку, распахнул дверь и пинком выпроводил на прогулку. Кот вылетел как мяч и сшиб с ног проходившую мимо старушку.

Ночь, сырой кустарник, банька со светящимся окошечком, распаренная девица и старуха с коромыслом — все разом промелькнуло в голове. Я взглянул на пожилую соседку, засомневался во всем виденном ночью и помог ей подняться на ноги. Ладонь ее была мозолиста, рука морщиниста и дрябла. Лучистые, но немолодые глаза смотрели со страхом и с удивлением. В них была ясность утра и застарелая усталость от жизни, чего никогда не бывает у нечисти, жадной до удовольствий бытия.

— Ты так кота покалечишь и меня убьешь! — охнула она.

— Надо же воспитывать! — стал оправдываться я.

— Разве сразу отучишь от дурного? Марфа его баловала, — старушка опустила голову, попинала ногой камушек, не решаясь что-то сказать. Я распахнул дверь, приглашая в неприбранный после ночи дом. Она вошла, увидела папашино ружье, всплеснула руками, взглянув на меня пристально:

— Знать, не в лес ушел, коли без ружья… Утопился, поди. Перед тем как пропасть — захожу, а он здесь вот сидит и слезами заливается. А сам пьянющий… Думала мать ему жалко. До седых волос ведь с ней прожил. А он и говорит: «Бог меня так любит. За мою душу страдания принял. А я ее и водкой, и табачищем, и грехом… Нет мне прощения!» — Да как завоет. Совсем сдурел от пьянства, — вздохнула старушка.

Может, и утопился. Жаль было папашу. Но я мало его знал, чтобы долго печалиться.

— А еще у Марфы старинная книга была. Издалека туристы приезжали и рядились купить за хорошие деньги. Ее-то ты нашел?

— Нет!

— Значит, украли! — опять вздохнула старушка, перебирая подрагивавшими пальцами узелок платка под подбородком. Обвела неприязненным взглядом потолок и стены: — Убрать бы надо! Скоро Марфе год. Поминки справить положено. Какой ни есть народишко, а знал ее! Купика вина, пряников, пшена. Буду жива — помогу кутьи наварить.

— Чего торопишься, туда не опоздаешь? — усмехнулся я, пристально заглядывая ей в глаза.

— Устала! — всхлипнула она. — Внучку не на кого бросить, а то бы давно померла! — бесстрашно взглянула на образ.

— Где ж у меня деньги на такие покупки? — смущенно спросил я и развел руками. — Разве у кого заработать? Так я согласный.

— А Марфа на этот случай оставила! — старушка сунула сухонькую ладонь в щель между стеной и полом, и достала скрученные трубкой, обернутые клеенкой деньги.

Утро было тихим. Не дул по пади ветер, не баюкала волна, как-то странно присмирели мухи в доме. Робко перекликались пташки, монотонно шумела речка под окнами. Не слышно было пилы и топора во дворе Домового. На его двери висел огромный замок, а сам он, как сказала старушка, уехал ночью в город искать жену на место прежней.

Заскрипели ржавые навесы. Распахнулась тяжелая дверь уборной, срубленной крепко и просторно лет сто назад. Вчерашние туристы, выпровоженные с кладбища, провели там ночь. Они хмуро оглядывались, грозно горбатились и раскуривались, напуская на себя устрашающий вид. Взвалив на плечи мешки, становясь похожими на колючих морских пауков, побрели своим бессмысленным путем.

— Выпить есть? — крикнул вслед лысый старик.

Они только сильней задымили сигаретами и прибавили шагу.

Едва я успел отчистить папашино ружье, ко мне пришел трезвый старик и, спросив вместо приветствия, есть ли выпить, уважительно покосился на двустволку.

— У меня тоже хороше ружжо было! — пожаловался, почесывая лысину. — Туристы украли за ведро водки. Теперя за туннелей заяц прохода не дает, потешатся…