Нечисть

Моя нечаянная радость прошла. Я приложил ко лбу мокрую тряпку, косо взглянул на черный, старый, немытый образ. «Может быть, он неправильный?» — подумал и лег на койку, обиженно поглядывая в угол. Пытливые глаза пристально и строго наблюдали за мной: без ненависти, без любви, без страсти, будто желали знать, как поведу себя на этот раз. Я же просто лежал без всяких мыслей в голове. Кот свернулся у меня на животе, заурчал, позевывая: «Не дело шляться по лесу с ружьем и не приносить добычу…»

И снова заболоченными своими мозгами я пытался понять хоть что-нибудь из того, что происходило вокруг. Вечерело. Пташки за окном пели ночные песни, шелестела листва. Кот, поворочавшись и подергавшись, понял, что кормить не будут, сменил песню, потом умолк и вскоре вынужден был отправиться на ловлю мышей. А я опять пошел к людям.

Вся деревня по вечерам собиралась на насыпи и ждала поезд из города. Несколько раз в неделю, сюда, к заброшенному полустанку, приползал тепловоз с двумя обшарпанными вагонами, с лавкой на колесах. Город милостиво слал в глухие места хлеб, водку, пряники и другую снедь, надменно подкармливал жителей ненужной ему дороги, мстительно припоминая им былые обиды.

По морю уже шла волна с юго-запада. Срывая пену с ее гребней, с гор дул противостоящий волне ветер. И билась она о берег с резким гулом, откатывалась с сердитым шипением. Лица жителей деревни тоже были злы. Ведмениха, помахивая прутиком, щурила глаза в морскую даль, туда, где за хмарью дымили трубы города. Упрямые морщинки резче обозначились на ее лице, холодели глаза. Был сердит старик: кряхтел, скрежетал зубами от вынужденной трезвости, придвинулся ко мне, зашептал, кивая на Ведмениху:

— Отчего, думашь, с прутом ходит? Не знашь!? — язвительно ухмыльнулся. — Я отраву пью, а она — кровь… Убогий-то еле ходит… Смекай!

Лесник в стороне от всех внимательно поглядывал на собравшихся, прислушивался, время от времени что-то строчил в записную книжку. К его ногам жался тощий пес, боязливо рычал и поскуливал. Едва я шагнул к ним, он тявкнул, бросился в подворотню, а Лесник уставился на меня немигающими глазами и приглушенно пробормотал:

— Ты этого… — повел носом на старика, — не сильно-то слушай. Главный вредитель: вокруг деревни все верхушки деревьев пообломал. Лес из-за него сохнет.

Хмарь на горизонте, сердитые удары волн, злые крики чаек раздражали, я уже не верил никому, а меньше всех — самому себе. Только старушка с Хромым со светлой грустью смотрели вдаль, не принимая к сердцу общий раздор.

Вдали послышались скрежет и лязг железа. Обдавая дымом лес и скалы, из-за поворота выполз посланец города. Клацая колесами по стыкам рельс, за ним послушно волочились три облупившихся вагона. Тепловоз загудел луженой глоткой ворона, и остановился. Из пассажирского вагона весело выпрыгнул Домовой, подхватил на руки бабенку с двумя, торчавшими из рта, сигаретами. Смеясь и радуясь, стал выгружать узлы с мешками.

Привезенная бабенка: не брюхатая, не кривобокая, была почти красавица с черными корешками зубов. Она делово тащила за собой шевелящийся мешок с приданым. Домовой развязал его и выпустил на насыпь возмущенно гогочущих, помятых гусей.

Лязгнула бронированная дверь лавки, из нее высунулась бородатая мужская морда с бабьей косичкой на затылке, зычно и картаво возвестила:

— Хлеба нет — только спирт!.. Есть вино, пиво, сигареты, закусь из опилок — бьет по мозгам шибче дурмалина! — стал оправдываться на возмущенную ругань местных жителей.

Лесник принял на живот, заказанный загодя, мешок с сухарями. Ведмениха натолкала в сумку заморской снеди. Старушка тайком взяла пачку сигарет. Я постоял, сминая бабкины деньги в кармане, посмотрел на пустые полки, и решил подождать с покупками до следующего раза. Старик, глядя на продавца страдальчески, проскулил:

— Сердце останавливатся! — и протянул лавочнику руки с растопыренными пальцами, трепещущими как листья на ветру.

— Оно у тебя каждый день останавливается! — проворчал тот. — Опохмелка за наличные! — добавил бесстрастно и захлопнул бронированную дверь.

Поезд пополз к тоннелю. Пьяные туристы высовывались из окон, радуясь близости моря, швыряли в него пустые бутылки, окурки, консервные банки. Состав как дождевой червь в нору втянулся в портал и скрылся, оставив на склоне горы отслоившиеся клубы дыма и смрада. Лесник на больных ногах поволок, было, мешок. Я перехватил его, забросил на плечо, понес к дому. Мы снова вошли в его жилье.

Розовеющий свет заходящего солнца блистал в искусной резьбе оклада иконы. Но на этот раз я смотрел ни на него, а на сам образ и чуть не присел от удивления. Из богатой блестящей рамы на меня пялил похмельные бельма косорылый лик с вывороченными губами и вывернутой челюстью. Я растерянно обернулся к леснику:

— Это кто?

— Икона! — невозмутимо ответил тот.

— Ты где ее взял?

— Сам сделал!.. Круто?

Глаза лесника оживились. Он принял мое недоумение за восторг и заговорил страстно: