Нечисть

— Ну, вот, поговорили, — поднялся мэр. — Все поняли, что пить вредно. А это, — кивнул на оскалившуюся заморскую бабенку, — и проститутка, и наркоманка, и алкоголичка. Короче, пить бросила, сейчас в президенты болот…тируется, но, тока, по-нашему ни бум-бум!.. Ладно! Поговорили, теперь накрывай стол…

Старик сорвался с места, притащил привезенную коробку, позвякивавшую стеклом, и стал выставлять фигурные бутылки. Ведьмениха расставляла на столе посуду. Лесник побежал за рыбой, которая заморским гостям была в диковинку.

Кандидатка в президенты что-то испуганно проворковала толстяку. Тот делово спросил, за чей счет накрывается стол. Узнав, что все закуплено местной властью по закону гостеприимства, гости повеселели, похотливо поглядывая на этикетки.

Вскоре послышались знакомые присказки и песни старика. Он азартно учил заморских гостей полоскать в водке нос, прежде чем глотать. Те восхищались гостеприимством и оригинальностью национальной культуры, пили безмерно, распаляя в старике страсть к соперничеству. К ночи добропорядочней всех выглядели тренированный представитель местной власти и деревенские жители, включая самозванца Джона.

Едва стемнело, я спустился на берег. Накатывалась на скалы северо-восточная волна. Над морем раскинулось чистое, блистающее небо, звезды отражались в черной воде и мерцали из глубин донного провала так же ярко как в выси. Море смотрело на меня тысячами глаз, пронизывало тысячами струй, то ли изучало, то ли перекраивало и перестраивало на свой лад. И я начинал чувствовать себя его частицей как скалы, лес, вода, косяки рыб, нерпы и птицы, а значит, как-то должен был служить ему. Знать бы как?

Глядя в небо, слушая плеск волн, я стал впадать в сладостное бездумье. Глаза закрывались в дреме. С трудом открыв их еще раз, чтобы взглянуть на звезды, я различил склоненное надо мной лицо с крапом веснушек. Капля влаги скатилась мне на щеку. Затем вторая и третья капли упали на меня с мокрых волос «нерпы». Казалось, она заглянула мне в лицо. Вроде, даже пошарила по груди и вдруг плюхнулась прямо на мой живот. Я привлек к себе мокрое, пахнущее морем тело. Нерпа резко дернулась, захрипела, разинув рот, охнула, рванулась из моих рук, оставляя на ладонях влагу и влекущий дух молодой женщины. В следующий миг она так дико завопила, что в деревне, пожалуй, задребезжали в домах стекла.

Пока она набирала в грудь воздух для следующего крика, опять переломилась вдвое, и едва не ткнулась носом в мое лицо:

— Мужик ли, чо ли?.. А-а-а! — завизжала другой раз и бросилась к насыпи. На меня полетели камни. Из темных, вислых ветвей старой березы раздались хохот, треск и пощелкивание.

Я стряхнул с себя капли воды и остатки блаженной дремоты. Сел, удивленно размышляя: «Какая, к лешему, русалка, если нет хвоста? Едва она села на меня — во сне или в яви — я успел облапить ее от плеч до пяток. Если старуха ведьмачила, чего бы ей, шаля со мной, от меня же шарахаться?»

Я поднялся и поплелся к дому. У старушки в окне горела лампа. В приоткрытую щель между занавесок видна была она, в очках, как ни в чем ни бывало, почитывающая перед сном.

В соседнем дворе Ведмениха, на ночь глядя, топила баню, заботливо поглядывала на заморских гостей, храпевших на лавках. В оконце плясала ее тень в платке, с узлом на лбу в виде рожек. Инвалид, упираясь вислым плечом в забор, вытащил из удавки пса и, налегая на костыль, поволок за речку на корм воронам.

На моем крыльце сидел пьяный старик и гладил кота. Кот воротил морду от сивушного духа, но подставлял под шершавую ладонь то брюхо, то шею. Увидев меня, старик пролепетал:

— Налей двадцать капель? — подняв руки, потряс пальцами, как погремушками. А, разглядев мою усмешку, привычно оправдался: — В меня сколь не лей…

— Нельзя! — сурово ответил я. — Поминки послезавтра! Всей деревней сядем за стол… Как положено.

— А ты мою долю сейчас налей, я потом приходить не буду!

Я подумал, какая у него может быть доля в бабкиной водке, и захлопнул дверь прямо перед красным носом. Сутулясь и оправдываясь, старик потащился ни с чем, перебирая руками хворостины забора, стыдливо понес свою унизительную страсть.

С пакостным настроением, как при отходняках, я сел под иконой, стараясь думать только о бабушке. Она ушла без малого год назад по исполнении какого-то долга, о котором знала, который помогал ей жить среди нынешнего деревенского сброда и даже как-то ладить с ним. Но долго думать об этом я не смог. Мокрая нерпа, пьяный старик, суета и обиды дня мельтешили в голове.

Я поворочался и забылся в тяжком, как на болоте, сне. Среди ночи много раз просыпался, прислушивался к ветру, снова впадал в тот же тягостный бред. И все же тьма была пережита. К утру из мыслей, снов и кошмаров вызрело решение. Поднялся я поздно, зная, что делать: запер дверь, закинул на плечо ружье и ушел в лес, не думая о завтраке. Шел я напрямик и, слегка поплутав, к полудню отыскал то самое место, где к ручью подходила торная тропа, спустился в падь, поплескал в лицо студеной водой и почти почувствовал, что произойдет дальше…