Нечисть

Вспомнив, что Ведмениха что-то говорила про доски, я вышел под дождь. Со стороны речки от завалинки были оторваны две плахи. К дому Домового по земле тянулась глубокая борозда. Не хотелось идти к нему по непогоде с одеялом на плечах. Я вернулся. Кот пулей сиганул со стола и спрятался за печкой, облизывая усы. До сметаны, прикрытой тяжелой сковородой, он не добрался, но головы рябчикам пооткусывал.

Дождь моросил и моросил. Жарко горела печь, сварилась дичь и просохла одежда. Я вымел пол и накормил кота. Без стука вошел Домовой. В горле у него клокотало. Капли дождя висели на кончике длинного носа и беззвучно слетали на пол в такт его неровному дыханию. Он поводил глазами по углам, метнул испепеляющий взгляд на кота и прорычал:

— Он сожрал моего лучшего гуся! Всем гусям был гусь. Нынче за такого рядятся до миллиона!

— Куда ж он в него влез? — стал я ощупывать кота, примеряя к его животу вес ощипанной птицы. — Рябчика осилит, а гуся — никак.

— Он ему горло перегрыз, — поправился Домовой. — Гусь издох. Все равно убыток.

— Тащи гуся! Будем договариваться, — сдержанно предложил я, хотя мой голос уже подрагивать.

— Мы его сварили и съели — не пропадать же добру! — Домовой повел носом к потолку. На щеках его заалели пятна.

— А кто видел, что гуся задрал кот? — уверенней спросил я.

— Больше некому! — раздраженно рыкнул Домовой, еще больше наливаясь краской. — Другие кошки и собаки смотрели на моих гусей так просто, а твой кот — хвостом подергивал.

— Зачем доски оторвал? — кивнул я в сторону завалинки.

— Мои доски. Я прошлый год бабе Марфе дом утеплял.

Я поскрежетал зубами, не добром поминая про себя зеленобородого старика, которому продулся ни за грош и вынужден теперь не противиться злому, не поддаваться ярости.

— Подумаю! — сказал холодно, растягивая губы в улыбку.

Домовой потоптался на месте, переминаясь с ноги на ногу: то бледнея, то заливаясь румянцем. Я молчал, и он не зная, что сказать, вышел, ругаясь под нос.

Я пощупал гладкий ухоженный живот кота, спросил:

— Что же ты гусятинкой не поделился?

«Мышью буду — не я!» — муркнул он и запел о том, как прекрасно урчат его прелестные кишочки, когда по ним путешествует рябчик. Мне и поесть не удалось — постучала Ведмениха. Одной рукой она держалась за вздымавшуюся грудь, другую прикладывала ко лбу.

— Мои куры! Четыре курочки и бедный петушок… Пропали!

— Поискать? — поднялся я из-за стола, отодвигая стынущего рябчика.

— Это все — разбойник! — она ткнула пальцем в кота.

— Какой разговор, кота воспитывать надо и меня тоже, — мирно согласился я. — Но за один присест разве только волк съест гуся да пять кур.

— Может быть, не съел, — всхлипнула Ведмениха. — Нет тому свидетелей.

Вдруг даже не давил, а просто напугал. Они с испуга попрыгали в речку и утонули.

Пока я скоблил затылок, пытаясь понять свою вину и вину кота, соседка ушла. Не успел я доесть рябчика, приполз старик. Он был изрядно пьян, сел на порог и тупо уставился на кота.

— Ну, скажи, что он твоего пса задрал! — подсказал я.

Старик долго и пристально смотрел на меня. Потом опустил голову на колени и заплакал.

— Я их всех жалею. Быват, кормлю, когда есть чем! У тебя выпить нет?

Займи бутылку! — он икнул, содрогнувшись всем телом: — Говорят, Марфа тебе наследство оставила!

— Куда тебе? И так хорош!

— В меня сколь не лей — все мало! — старик прислонился к косяку, закрыл глаза и всхрапнул.

«Сговорились они, что ли? — думал я с тоской. — Что делаю не по-людски, если все идут против меня? Ведь может же кот жить, радоваться удаче, терпеливо переносить невзгоды, не впадая ни в ярость, ни в ненависть. У меня же, отчего-то все через пень колоду». Голова шла кругом от страшной догадки: либо бабушка учила меня чему-то не тому, а леший что-то напутал или единственный встреченный мной в жизни правильный человек — это мой кот…

Вывести из состояния полного оглупения, подсказать, что делать и как жить, мог только лес. Я поймал себя на мысли, что не верю, будто папаша утопился, хотя поверить в то, что охотник ушел в лес без ружья, было еще трудней.

К вечеру дождь кончился. Теплый ветер сдувал его тяжелые капли с листвы деревьев. Волна неспешно набегала на почерневшие от непогоды берега. Запах перезревшей травы и прелых листьев струился над старыми шпалами, над черными плахами перрона. Ветер дул с северо-востока и волна пела душевные песни. Но народ, собравшийся к поезду, все равно был зол.

Домовой приглушенно спорил со своей непрерывно курившей бабенкой. Стоя в стороне, воротил от меня нос. Старик почти протрезвел, хмуро посматривал на море и переругивался со старушкой. Лесник поглядывал на всех с презрением. Ведмениха носилась взад-вперед по железнодорожному полотну. Ее долгополый плащ то и дело цеплялся за стыки рельс. И только Хромец, отстраненный от их суеты, с таким видом всматривался в скальный склон, из-за которого должен был показаться поезд, будто видел, что за ним.