Но нигде так не проявляется смешение разума и террора, как во время Французской революции. Во время Французской революции террор рассматривается как почти необходимая часть политики. Утверждается, что между государством и народом существует абсолютная прозрачность. В качестве политической категории "народ" постепенно превращается из конкретной реальности в риторическую фигуру. Как показал Дэвид Бейтс, теоретики террора считали возможным проводить различие между подлинными проявлениями суверенитета и действиями врага. Они также считали возможным провести различие в политической сфере между "ошибкой" гражданина и "преступлением" контрреволюции. Таким образом, террор стал способом обозначения отклонений в политическом теле, а политика стала рассматриваться и как мобильная сила разума, и как попытка создать пространство, где "ошибка" будет только уменьшена, а истина - увеличена, а враг - уничтожен.
Наконец, террор связан не только с утопической верой в неограниченную силу человеческого разума. Он также явно связан с различными нарративами о мастерстве и освобождении, большинство из которых опирается на просветительские представления об истине и ошибке, "реальном" и символическом. Маркс, например, смешивает труд (бесконечный цикл производства и потребления, необходимый для поддержания человеческой жизни) с работой (созданием долговечных артефактов, пополняющих мир вещей). Труд рассматривается как средство исторического самосозидания человечества.
Историческое самосозидание само по себе является конфликтом жизни и смерти по поводу того, какие пути могут привести к правде истории: преодоление капитализма, товарная форма и противоречия, связанные с каждой из них. По мнению Маркса, с наступлением коммунизма и отменой бытовых отношений вещи предстанут такими, какие они есть на самом деле; "реальное" предстанет таким, каково оно есть на самом деле, и различие между субъектом и объектом, или бытием и сознанием, будет преодолено. Но ставя освобождение человека в зависимость от отмены товарного производства, Маркс стирает все важные разделения между созданной человеком сферой свободы, детерминированной природой сферой необходимости и контингентом в истории.
Приверженность отмене товарного производства и мечта о прямом и неопосредованном доступе к "реальному" делают эти процессы - исполнение так называемой логики истории и создание человечества - почти обязательно насильственными. Как показал Стивен Лув, центральные постулаты классического марксизма не оставляют иного выбора, кроме как "попытаться ввести коммунизм административным путем, что на практике означает, что социальные отношения должны быть декоммунизированы насильственно". Исторически эти попытки принимали такие формы, как милитаризация труда, стирание различий между государством и обществом и революционный террор. Можно утверждать, что они были направлены на искоренение основного человеческого условия - плюрализма. Действительно, преодоление классового разделения, отказ от государства, расцвет подлинно всеобщей воли - все это предполагает взгляд на человеческую множественность как на главное препятствие на пути к реализации предопределенного телоса истории. Иными словами, субъект марксистской современности - это, в сущности, субъект, который намерен доказать свой суверенитет, устроив смертельную схватку. Как и у Гегеля, нарратив овладения и освобождения здесь четко связан с нарративом истины и смерти. Террор и убийство становятся средством реализации уже известного телоса истории.