Necropolitics

Действительно, такая точка зрения соответствует определению суверенитета, выработанному Карлом Шмиттом в начале двадцатого века, которое рассматривает его как власть принимать решения о состоянии исключения. Чтобы оценить эффективность колонии как формирования террора, нам необходимо совершить экскурс в само европейское воображение, связанное с важнейшим вопросом о приручении войны и создании европейского правового порядка (Jus publicum Europaeum). В основе этого порядка лежат два ключевых принципа. Первый постулирует юридическое равенство всех государств, и это равенство было, в частности, применено к праву на ведение войны (лишение жизни). Вести войну означало две вещи. С одной стороны, убийство или заключение мира признавалось одной из важнейших функций любого государства. Эта функция шла рука об руку с признанием того, что ни одно государство не может претендовать на власть за пределами своих границ. И наоборот, государство не могло признать никакой власти над собой в пределах своих границ. С другой стороны, государство, со своей стороны, обязывалось "цивилизовать" способы убийства и приписать рациональные цели самому акту убийства.

Второй принцип был связан с территориализацией суверенного государства, то есть с определением его границ в контексте нового навязанного глобального порядка. В этом порядке Jus publicum быстро принял форму различия между, с одной стороны, теми частями земного шара, которые могли быть использованы для колониального присвоения, и, с другой стороны, Европой (где должен был действовать Jus publicum). Это различие, как мы увидим, имеет решающее значение для оценки эффективности колонии как структуры террора. Согласно Jus publicum, легитимная война - это война одного государства против другого или, точнее, война между "цивилизованными" государствами. Центральное место государства в расчете войны обусловлено тем, что государство является моделью политического единства, принципом рациональной организации, воплощением идеи всеобщего и моральным знаком.

В этом же контексте колонии похожи на границы. Населенные "спасенными", колонии не организованы как государственная форма и не создают мир людей. Их армии не образуют отдельного образования, а их войны не являются войнами между регулярными армиями. Они не предполагают мобилизацию подданных (граждан) суверенного государства, которые относятся друг к другу как к врагам. Они не устанавливают различий между комбатантами и нонкомбатантами, а также между "врагом" и "преступником". Заключение мира с ними, таким образом, невозможно. Таким образом, колонии - это зоны, в которых война и беспорядок, внутренние и внешние фигуры политического, стоят бок о бок или чередуются друг с другом. Таким образом, колония - это место par excellence, где контроль и гарантии судебного порядка могут быть приостановлены - зона, где насилие государства-исключения, как считается, действует на благо "цивилизации".

То, что в колониях царило абсолютное беззаконие, объяснялось расовым отрицанием какой-либо общей связи между завоевателем и туземцем. В глазах завоевателя жизнь дикаря - это просто другая форма животной жизни, ужасающий опыт, нечто чуждое, не поддающееся ни воображению, ни пониманию. На самом деле, по мнению Арендт, то, что отличает дикарей от человеческих существ не столько из-за цвета кожи, сколько из-за страха, что они ведут себя как часть природы, что они относятся к природе как к своему неоспоримому хозяину. Ведь природа, таким образом, остается во всем своем величии подавляющей реальностью, по сравнению с которой они кажутся фантомами, нереальными и призрачными. Дикари - это как бы "естественные" человеческие существа, лишенные специфически человеческого характера, специфически человеческой реальности, "так что, когда европейцы расправлялись с ними, они как-то не осознавали, что совершили убийство".