Недалеко от Земли

Всё это время Дмитрий Кобыш, сидевший среди таких же молчаливых, как и он, испытателей, пытался определить своё отношение к происходившему. Сначала он вяло прислушивался к шумному выяснению обстоятельств испытательных полётов, не находя для себя ничего нового и странного. Потом сосредоточил внимание на выступлении Бородина, отметив, что термин «мерцающий выход» вызвал в нём какую-то непонятную реакцию. Как будто что-то передёрнулось у него внутри, вызвав разбегание по всему телу приятных освежающих волн. Как будто прохладный ветерок прошелестел в голове. А когда Веня Лямкин стал рассказывать о кошачьих похождениях, Кобыш болезненно напрягся, не в силах сообразить, что же именно вызвало такую реакцию, но едва только речь зашла о мышах, столпившихся вокруг Эммы, его внезапно отпустило, он понял, что мысли потеряли чёткость, расплылись совершенно, что он не в состоянии даже на мгновение сосредоточиться, зафиксировать на чём-то внимание. Он перестал сопротивляться и поплыл. И погрузился куда-то в вязкую, но уютную, ни на что не похожую бесконечность. И время остановилось. И было очень хорошо, но вместе с тем как-то до невозможности странно. Сознание расслоилось, воспринимая одновременно то, что внутри, и то, что снаружи. А потом чей-то громкий знакомый голос забубнил где-то наверху, и почему-то стало понятно, что надо вернуться. Он очнулся и повёл перед собой глазами.

Вокруг по-прежнему сидели его друзья-пилоты, молчаливо внимая очередному оратору, который, размахивая в запале руками, что-то горячо втолковывал окружающим. Это был кто-то из вакуумных физиков, кажется, Гена Запашный, и он наконец завершил длинный период и в упор уставился на испытателей. До Кобыша, кое-как прорвавшегося сквозь упругую плёнку, отделявшую его от внешнего мира, долетел обрывок финальной фразы:

— …интересно, что по этому поводу думают наши первопроходцы?

Испытатели переглянулись.

— Без комментариев! — сказал кряжистый сибиряк Женя Седых. — У нас не было времени поразмышлять на эту тему. Карантин и всё такое… Мы ещё не готовы. Извините.

Испытатели синхронно кивнули. Даже Вивьен Тараоки, ещё не принимавшая участия в полётах.

Во множестве глаз, устремлённых на них, последовательно отразились сначала изумление, потом недоумение, а затем разочарование.

Ли опять запустил пальцы в шевелюру, задумчиво посмотрел на Седых, тряхнул головой, шумно выдохнул и, наконец, произнёс:

— Ну что ж, нет так нет. Хотя, я надеюсь, что в самом ближайшем будущем услышу от вас что-нибудь стоящее.

Испытатели опять синхронно кивнули.

— Итак, — Ли оглядел присутствующих, — пока из внятно прозвучавших предположений есть только два — внезапно появившийся потолок дальности, возможно, зависящий от конструктивных особенностей ПП, и наличие некоего барьера в пространстве, не укладывающегося в существующие физические представления. Плюс некий биологический фактор, плюс феномен возврата корабля в точку старта…

— Эффект зеркального отражения, — обронил кто-то из физиков.

— Очень даже может быть, — продолжил Ли. — Поскольку никаких других версий пока не слышно, а отчёт на Землю надо отправлять хоть с какими-то соображениями, предлагаю всем поразмыслить над имеющейся информацией, а завтра в это же время собраться вновь и обсудить содержание отчёта. И наметить план работ в соответствии с открывшимися обстоятельствами. Какие-нибудь замечания или пожелания есть?.. Вижу, что нет. Тогда, дамы и господа, за работу.

* * *

Кобыш с Тёрнером вошли в каюту, которую они делили на двоих, и молча сели. Дмитрий — на откидную койку, а Брюс — на лёгкий пластиковый стул, исполненный как одно целое с маленьким рабочим столиком. Они были напарниками почти полгода и научились понимать друг друга с полуслова. Взаимная приязнь при знакомстве вскоре переросла в настоящую искреннюю дружбу. Они как бы дополняли друг друга, словно братья-близнецы, неразрывно связанные между собой таинством появления на свет.

Но сейчас оба чувствовали какую-то скованность, неопределённый дискомфорт, будто появилась некая трещина, отделившая их друг от друга. Некая условность, которую оба пытались преодолеть, пока ещё не преодолели и внутренне стыдились этого.

Наконец Кобыш оторвал затылок от стены, выпрямился и, неловко усмехнувшись, сказал:

— Давай-ка, Брюс, расскажи мне про свои странности.

Тёрнер удивлённо вскинулся, посмотрел в совершенно спокойные, без примеси иронии, глаза товарища и пробормотал:

— Заметно? Ты откуда знаешь?

— От верблюда. Знаю… — Кобыш помедлил. — Знаю, потому что сам такой.

— Почему я первый должен? — состорожничал американец. — Ты и начинай.

— Потому что я первый спросил! — рявкнул полковник. — Потому что пора уже исповедоваться. Сколько можно над собой издеваться? Или ты решил, что ты один такой? — он перевёл дух и сбавил тон. — Мы все теперь, братец, меченые. Все, кто летал к барьеру. Так что, давай, выкладывай. Я тебе тоже много чего расскажу.