Недолговечная вечность. Философия долголетия

Какое табу нам приходится преодолевать, когда нам переваливает за 50? Вовсе не посягательство на нашу стыдливость, но боязнь быть смешными. Как, вам до всего этого еще есть дело?! «Все это» означает тот самый клубок желаний, сексуальных влечений, что составляет человеческую психику. Мы не знаем, стоит ли над этим смеяться или по этому поводу негодовать. Сладострастный старик отвратителен, как отвратительна и похотливая старушка; секс стал для них абсолютно неприличным, им следовало бы избавиться от малейшей мысли о нем. Однако полагать, что на склоне лет мы освободились наконец от бушующих страстей, – полнейшая нелепица: мы любим в 60 лет так же, как в 20; это не мы меняемся, а окружающие смотрят на нас по-другому. «Трагедия старости, – говорил Оскар Уайльд, – в том, что ты остаешься молодым». То же смятение чувств, те же печали, те же безумные надежды, только теперь звучащие под сурдинку: отныне наши желания наталкиваются на окрик запрета. Сердце человека в 70 лет не станет мудрее, чем в 15, но сердечное смятение будет незаконным. Любовные переживания у стариков считаются не столь благородными, как у юных влюбленных голубков, – они попросту неуместны. Весной 2019 года певица Мадонна выложила в инстаграме свое фото с обнаженной грудью – ей только что исполнилось 60. Фанаты были в восторге, другие отнеслись к этому более сдержанно. Позорное выставление себя напоказ, говорили одни; пренебрежение правилами приличия, соответствующими ее возрасту, утверждали другие. Один французский подписчик возмутился: «Моя бабушка никогда бы такого не сделала!» Но разве это не прогресс, что бабушки осмеливаются демонстрировать свое тело и больше его не стыдятся?

Преклонный возраст воплощает собой двойную утопию: негативную – когда она рисует картину преддверия смерти. Позитивную – когда изображает невероятную страну, где мы наконец будем свободны от нашего либидо, от нашего душевного смятения. За определенной чертой безмятежность опустится на нас, как тень на поля в закатную пору. Поблекшие девицы, заплывшие жиром аполлоны, облысевшие папики, выдохшиеся плейбои, бывшие красавицы – всем им увядание будет компенсировано запоздалым бесстрастием. В этом возрасте исполняется наконец мечта всего человечества, о которой говорил Фрейд: уничтожение сексуальности[109], стремление к чудесному состоянию, предшествовавшему разделению людей на мужчин и женщин. И поскольку мы сами втайне стремимся к воздержанию, мы проецируем его на эти морщинистые лица, на седые головы тех, кто вступил в рай безмятежности. Нам хотелось бы, как и им, справить поминки по бурным волнениям страстей, испытав при этом страсть сдерживать все страсти: «Есть ли удовольствие большее, чем отвращение к самому удовольствию?» – говорил Тертуллиан. Еще Сенека просил как можно раньше покончить с плотскими утехами: «Чувственное наслаждение бренно, кратковременно, заслуживает презрения; чем с большею жадностью оно почерпалось, тем скорее переходит в противоположное чувство; в нем необходимо бывает тотчас же или раскаиваться, или его стыдиться»[110]. Секс в том виде, в каком мы занимаемся им сегодня, перестанет существовать через 60 лет, – уверял в 1993 году писатель-фантаст Артур Кларк[111]. Утешительно думать, что удовольствия, от которых нас заставляет отказываться телесная усталость, после нашей смерти исчезнут. «Старики, – как говорил еще Ларошфуко, – потому так любят давать хорошие советы, что уже не способны подавать дурные примеры». Старики собирают в себе все стереотипные качества, когда-то приписываемые «благородному дикарю»[112]: они превращаются в «добродетельный негатив» наших бесчинств.

Бремя вожделения