Недостающее звено

Мама пришла сверху, с автобуса, с двумя кошелками и медленно приступила к стряпне, а я наблюдал в окошко, как к «Нефтянке» съезжались ответственные работники. Из каждой машины вылезала какая-нибудь жопа и, с минуту помахав руками, уезжала от опасности провоняться этим земляным перегаром, порожденным стремительными темпами социалистического строительства. Следом подъезжала другая машина, и вся церемония повторялась.

Сегодня вечер у нас прошел с мамой в разговорах и воспоминаниях. Кушали суп из рыбных консервов и пышные пирожки с яйцами. Мама опять стала допытываться про забор, она была убеждена, как она выразилась, что это помогли мне от производства. Я ее не стал переубеждать, она очень переживала за мое будущее на эти два предстоящих года, но стремилась виду не подавать и держаться бодрячком, что не очень ей удавалось. Так прошли мои проводы в советскую армию. И мама скажет мне в дорогу:

– Не остуди свое сердце, сынок!

Уже по темноте я наблюдал из окошка, как полоска огня извивалась, мерцая в изгибах «Нефтянки». Мне казалось, что она где-то уже на горизонте сливается с небом и уходит в космос. С такими мыслями я и уснул в тот поздний вечер под шепот собственной справедливости внутри себя.

Утром было слышно, как мама крадучись ходит вокруг меня, давая мне возможность поспать. Но я уже проснулся, и мы попрощались у нашей калитки. Я ее поцеловал, как сын целует мать, с тем чувством, которое, как правило, больше в жизни не возвращается. Пошел попрощался со всей живностью и стал в старую, потрепанную сумку собирать скудные пожитки новобранца. Я положил туда пирожки и термос с крепким краснодарским чаем. Борис Николаевич смотрел на меня с обложки старого журнала печально и, как мне казалось, ожидаючи. Там, в Москве, нашему великому боксеру и присниться не могло, что подписанный им вымпел с пожеланиями будущих успехов очутится в таких дальних и чудных землях, связанных, однако, с Белокаменной тысячами нитей людских судеб.

Ветра не было совсем; над марью, которая была легкими нашего детства, стояло серое марево, наверняка вонючее. Я не хотел ее такой запомнить и, отвернувшись, двинулся наверх, к автобусу. Шел медленно, вразвалку, кривил ногами, как кавалерист без седла. Вот бы мне сейчас «Прощание славянки», именно ту, державную, 1912-го года, написанную штаб-трубачом кавалерийского полка Василием Агапкиным. Из барачных меня провожал один малыш, который из форточки в мою сторону запустил бумажный самолетик. Он пролетел метров пять и упал о землю. Малыш высунулся вместе с плечами из форточки и смотрел на тот самолетик, как на утраченную мечту. А мечтал он, наверное, стать летчиком, и наверняка военным. А у школы мне показалось, что татарин метет двор в ритме марша победителей, однако на деле это, скорее, был тот же патетический Свиридов. Время, которое вперед, нас всех тащило за собой, и мы были привязаны к нему узлами. Это были узлы нашей пуповины, а где она зарыта, эта пуповина, там и Родина моя. С бугра к автобусу пришлось пробежаться, так бы я не успел. У пивбара сгружали свежую бочку, а в бане, по всему видно, – женский день. Проехали поворот на Дамир, еще один наш местный анклав, который означал «Даешь мировую революцию». Потом – мимо школы, для которой я был пасынком. Из автобуса через марь виднелся синий дом, то бишь наш Дворец спорта с фигурами из будущего, а потом справа – пустынная Сезонка и такой же рынок.

Городской комиссариат располагался за Дворцом культуры в длинном казенном бараке с зарешеченными окнами, чтобы надежно хранить военную тайну. На пороге меня встретил человек в мундире новоявленного миру чина советского прапорщика и повел меня прямо к главному начальнику. Было ощущение, что здесь уже ждали. Паспорт, который прапорщик изъял у меня на входе, был передан в руки полковника, похоже, личности здесь главной и державной, и неожиданно мне знакомой. Аромат, который я вчера почувствовал в подъезде, никуда не делся и плотно освоил пространство вокруг этого дяденьки. Вчера он выносил барышню на руках, как жених из ЗАГСа, а теперь представляет всю современную «нашенскую» военную машину. Но надо отметить, что теперь к запаху перегара и нечищеных зубов прибавился запах «нашенского» одеколона «Шипр». Почему-то все считали, что он надежно маскирует все нежелательные ароматы. Армия хоть и не производство, но приемы маскировки между ними схожие. Полковник расправил плечи, от чего погоны встали дыбом. Он смотрел в мой паспорт и шевелил мясистыми губами. Дополнительно напрягшись, можно было разобрать кое-какие слова. Примерно они складывались в такую фразу – категоричную и окончательно истинную:

– Не могут воспитать их на гражданке, и все на армию перепихивают. Будут тебе и кнут, и пряник. Родина тебя поставит на нужные рельсы.