Недостающее звено

По пути домой я выбрал самую дальнюю от центральной площади дорогу. По ней было идти дольше, но здесь точно можно было обойтись без совсем ненужных встреч. Однако же, эта дорога проходила мимо ЦПХ, и у его входа я увидел «нашенских», спешащих туда за радостями и утешением. Я знал, что сегодня допоздна будет толкучка у буфета и не пошел во Дворец спорта, хотя желание потренироваться было. Не покидало ощущение, что я остался совсем один. На улице холодало, и я пошел к себе.

Мама сегодня дежурила, и у меня было время пообщаться откровенно со своим одиночеством. Дома я примерил подаренные носки с боксерками, получилось стильно и удобно. Потом полистал Огуренкова, при этом беспрестанно думал о «железном слоне» и бомбе, и еще непонятно о чем. В голове было все что угодно, кроме того, что мне в субботу выходить в области на ринг, и там надо выигрывать. Ответа на вопрос, зачем мне все это надо, я не находил. Этот ответ был где-то рядом, но все время ускользал. Он настойчиво не давался, а я не любил все скользкое. Чтобы как-то отвлечься, я открыл наш подпол, опустил туда лампочку и стал перебирать картошку. Когда попадалась чуть влажная или скользкая, откладывал в ведро, варить курям. Таких картошек набралось 11 штук, как раз достаточно. Я ее отварил прямо в шкуре, порубил кубиками, покрошил туда булку хлеба, – вот и готов прикорм для своей живности. Но загруженность в голове не проходила; собрался и пошел уже по сумеркам погулять по холоду, по своему участку, где прошел весь мой возраст пребывания на поверхности земли.

Из роддома меня принесли в барак, где и прошло мое раннее детство, а потом семья переселилась в проулок, в нашу лачугу. Совсем немного мне оставалось до призыва в армию, а там начнется строгая мужская жизнь. При всех моих чувствах к родному участку и ко всему, что я впитал здесь с раннего детства, после армии жить здесь не собирался, хотел учиться в большом университете и найти ответы, которые здесь никто не знал. Потому что опыт, который здесь приобретался, не был опытом жизни, а являлся лишь предметом изматывающей эксплуатации под лозунгами советской исключительности и пролетарской гегемонии. Слишком много в окружающей меня реальности было от слободок, которые еще в начале века описал М. Горький. Мне хотелось понимать, как вчерашний «железный слон» сочетался с нищетой наших поселенцев. И казалось, что «нашенские» и есть те самые жандармы из рассказов Горького. Мне в 18 лет думалось, что где-то есть справедливость. Потом я долго не мог уснуть, что со мной случалось крайне редко. Видимо, в этот раз тело без тренировки пыталось бодрствовать, и перегруженной голове успокоиться не давало. Но я не знаю уже, во сколько по времени, под грохот сгружаемых с платформ труб, я забылся сном. И первыми нежданно-негаданно мне приснились две безродные собаки, которые на хорошем русском языке рассказывали, что в эту-то зиму они обязательно сдохнут от холода и голода. Потом еще был Борис Лагутин, он стоял рядом с Ильей Семеновичем Мельниковым, учителем истории, и оба были с повязками дружинников, а Мельников, еще и ко всему в боксерских перчатках, неустанно мне повторял голосом Сергея «Ты плотнее, плотнее». А Абдулла обнимался с Федей Загидулом, и все это происходило во чреве «железного слона», который проглотил огромную бомбу, и по этой бомбе под музыку «Время, вперед!» ползли омерзительные своей реальностью персонажи картины Иеронима Босха «Корабль дураков». Один из этих персонажей вдруг увеличился в размерах и оказался той самой крысой, для которой я никак не мог придумать имя. Так вот, эта крыса была в очках в золотой оправе. Потом зазвонил телефон, и я никак не брал трубку, хотя знал, что это звонит моя первая любовь, чтобы сказать «Надо было подходить плотнее». Но к моему счастью звонила не любимая, это был будильник, как и положено ему, согласно выставленному времени.