Проснувшись, я помнил сон до мельчайших подробностей. Когда-то я читал у З. Фрейда, что сновидения – это посланники человеческого подсознания. Вчера днем мне пришлось столкнуться со слишком большим количеством информации, переварить которую полностью было не по силам. Вот сегодня ночью мне подсознание и подкинуло все образы, обрядив их в самые неестественные одежды. Но мой Лагутин был на своем месте и без повязки дружинника, а лицо его было безучастным. Я выбежал на улицу; сегодня подморозило, вчерашняя грязь превратилась в острые и очень крепкие комки. После праздника наступил рабочий день, в проулке встретились двое незнакомцев. Они спускались от барака с серыми лицами, и походка у них была не очень уверенная с учетом острых камней на земле. Вероятно, это были чьи-то гости, несколько со вчерашнего дня задержавшиеся. У бараков стало понятно, что их участковый разгоняет, но только бессловесно, без толчков и пинков. Сам он был уже начищенным, но с красным, измученным лицом. Я старался сосредоточиться на дыхании, воздух был бодрящий, на нем быстро растворилась ночная головная усталость. У пивбара «Минутка», который, похоже, был еще закрыт, толкались четверо страждущих как-то похмелиться, приобрести возможность двигаться и исполнять общественно-полезный труд.
По пути я забежал во Дворец спорта и уточнил у вахтера, когда сегодня будет детская группа. Женщина грустно ответила, что дети, наверное, опять будут мяч пинать. Они-то придут обязательно, но явится ли тренер после вчерашних мероприятий? Я ответил, что будет непременно. Мама уже была дома, я отдал ей 40 рублей аванса, и она заспешила в магазин, собирать меня в командировку. Она все это считала командировкой, но никак не соревнованиями, и ведь, по сути, была права. У пацанов, что учились во вторую смену, тренировка была в 10 часов, а у тех, кто учился в первую смену, – в 15 часов, и, помимо этого, я запланировал сегодня сходить в больницу к Николаю Максимовичу. Я боялся туда появиться из страха, что опять сдадут нервы, а они мне в ближайшее время ох как должны пригодиться.
К 10 часам я был в зале, мальчишки собрались, человек 20, но никого из «нашенских» не было. Вахтерша им мяч не давала, рассчитывая на мои слова, что тренер обязательно придет. Дети все делали послушно и старательно, наверное, у них над кроватями тоже были чьи-нибудь портреты. Примеров, благо, в нашей стране было предостаточно. После полуторачасовой тренировки еще полчаса поиграли в футбол с множеством голов. Я был за судью, и мои решения принимались безоговорочно. Пацаны, которые помогали мне с пустым баллоном, особо старались отличиться и дать понять, что они готовы получить те самые перчатки. Я тоже был на подъеме. После тренировки с детьми совсем было наладился идти в больницу к Николаю Максимовичу, но опять по тем же причинам передумал. Решил, что уже прилечу с соревнований и в этот же день навещу. Замудрствовался я тогда лукаво, а всякое лукавство – это попытка скрыть свою немощность перед обстоятельствами. До следующей тренировки оставалось только 2 часа, из боязни идти таким потным по ветру домой решил переждать их здесь, в обществе той самой тетеньки-вахтера, которую принуждали гладить повязки дружинникам. После того, как я ее угостил стаканом теплой газировки, купленной у скучающей буфетчицы, она мне поведала, как праздник вчера заканчивался в стенах Дворца спорта. Когда она в 18 часов заступила на сутки, тут, за столиками буфета, толпился народ.
– Не на улице же им толкаться в холод, – прокомментировала она.