Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского)

В Москве он не знал никого. И вдруг ему вспомнилось в счастливую минуту давнее знакомство с шумным и именитым москвичом. Арсений Андреич облачился в партикулярное платье, сел в белую карету и велел везти себя в Староконюшенный.

Федор Толстой, обремененный семейством, значительно приутихший, принял его довольно сдержанно: он не любил людей, делающих придворную карьеру. Но в своем кабинете, увешанном звериными шкурами и алеутским оружием, за крепчайшим ямайским ромом и вирджинскими сигарами, граф расчувствовался. Ему поблазнилось даже, что они были друзьями еще в Сибири, когда Федор Иваныч посуху пробирался с Камчатки в Россию, что он поменялся с Закревским крестами где-то в Перми или Томске.

Услышав, что приятель собирается жениться, граф хлопнул его по плечу:

— Отлично! У меня, Ю propos, кузина на выданье. Что может быть апропее! — Он залился смехом, чрезвычайно довольный изобретенным словцом. Но тотчас вздохнул и почмокал тугими глянцевитыми губами. — Да не хлебнуть бы тебе заботушки. Весьма ощутительна в девке диспозиция к кокетству. Игрунья. Живая…

— Вы же сами учили, что рыбу надобно брать ту, что сильнее бьется. И в коей, следственно, больше жизни, — возразил Закревский и приятно улыбнулся.

Арсений Андреич мечтал о дальнейшем упрочении столичной карьеры. Свое удаление из Главного штаба и назначение генерал-губернатором Финляндии он объяснил происками злокозненного Аракчеева. Однако надлежало смириться.

Впрочем, все получилось не так уж худо. Жена не отказалась сопровождать его в полночную Гиперборею. Возможность несколько охладить пыл ангела Груши втайне даже обрадовала пожилого супруга. Да и недреманное око Аракчеева почти не достигало пределов северной глуши.

По примеру своего покойного благодетеля, он поспешил окружить себя в Гельсингфорсе нужными людьми. В отличье от Каменского, он не нуждался ни в ловких игроках, ни в сомнительных наушниках. Умный служака, выбившийся из низин невежества и пресмыкательства, нуждался в обществе образованной и в меру независимой молодежи.

Аграфена Федоровна пожелала превратить скучный шведский городок в маленькое подобье Петербурга. Арсений Андреич, не без удовольствия начинающий входить в роль полновластного хозяина обширной страны, благосклонно согласился.

Закревская наперсницей своей сделала юную дочь выборгского губернатора Аврору, победоносно оправдывающую свое блистательное имя. Арсений Андреич взял адъютантами Александра Муханова, красивого юношу старинной фамилии, пописывающего в Гречев "Сын Отечества", и Путяту, отличного питомца школы колонновожатых, выделяющегося из среды легкомысленных сверстников философическим складом характера и твердостью либеральных убеждений.

Вскоре молодые офицеры уведомили капризную властительницу гельсингфорского олимпа о том, что в глухих укрепленьях Кюменя томится славный петербургский поэт, пользующийся любовью и дружеством самого Пушкина.

— Quelle pitiИ! [83] — воскликнула экспансивная смуглянка.- Quelle joie [84],- прибавила она в следующее мгновенье, и ее коричневые, как густой шоколад, глаза требовательно уперлись в пространство.

XLII

Путята и Муханов, незаметно ежась в легоньких адъютантских мундирах, сопровождали представительного Закревского, в теплой генеральской шинели шествующего вдоль строя. Серое, раздраженно рокочущее море обдавало промозглым ветром. Огромная мрачная башня, окруженная грязно-белыми бурунами, напоминала гравюру с изображеньем Бастилии. И бледен, как узник, выведенный на казнь, был худощавый молодой унтер, стоящий в знамённых рядах.

Путята подтолкнул Муханова, и оба замедлили шаг.

— Глядя на вас, я невольно вспомнил слова бессмертного безумца; ваши взоры как бы говорят судьбе: "Бросайте меня куда угодно, — для меня это не имеет значения".

Баратынский вежливо рассмеялся. Муханов был восторжен, как Коншин.

Путята изучающе смотрел на поэта, что-то обдумывая.

— Знакомы ли вы, Евгений Абрамович, с Денисом Давыдовым? — спросил он вдруг. Его медленные зеленоватые глаза обещали преданное участие; в ясных чертах лица стойко держалось обаяние умного отрочества.

Баратынский дружески улыбнулся строгому мальчику:

— Знаком. Пушкин представил меня как-то Денису Васильичу. Но тот, верно, не помнит: очень шумный был вечер. — Унтер грустно кивнул чему-то далекому. — Да и мудрено ли, ежели запамятовал. Иногда мне кажется, что я забыт не только товарищами своими, но и самой жизнью.

— Я думаю, вы не правы, — мягко возразил Путята. — Мне точно известно: за вас хлопочут в Петербурге и Жуковский, и Александр Тургенев.

— Государь забыл меня, — рассеянно проговорил Баратынский. — Мой полковник несколько раз представлял меня к повышению.

— А может статься, государь слишком хорошо запомнил вас? Особливо после эпиграммы на Аракчеева? — тихо спросил Путята.

XLIII

Он ждал нетерпеливо. Но холодное бесконечное лето проходило без новостей.

Из петербургского отпуска вернулся Коншин — возбужденный, радостный, похорошевший даже.