Нефтяная Венера

Под вишнями белеет яичная скорлупа. Мама скорлупу собирала в коробочки и бросала затем под деревья. В скорлупе содержится кальций, мама таким образом удобряла почву. Скорлупа разлагается медленно, неохотно выделяя драгоценный элемент. Мамы уже нет, а скорлупа почти не изменилась.

– Папа, смотри! – кричит Ваня, указывая на землю.

– Что?

– Одуванчики!

Вглядываюсь. Кое-где рябят мятые зеленые ростки с зарождающимися бутонами. Из бутонов торчат ярко-желтые, словно цыплячьи, перышки. Одуванчики собрались зацвести в декабре. Вокруг полно будущих цветочков.

Соня выходит из дома с сигаретой в зубах.

– Соня, смотри. Одуванчики! – пристает к ней Ваня.

Я улыбаюсь, Соня отводит глаза.

– Мне в три надо в городе быть, клиентка позвонила. Вы со мной?

– Конечно, у тебя же кресло в багажнике. Вань, собирайся.

Когда я прохожу мимо Сони, она останавливает меня вопросом:

– Ну че?

– Ты о чем?

– О нашем деле.

– Я не буду отнимать у Вани картину. Он очень расстроится… – мнусь я. Соня бросает окурок на землю.

– Федь, я ведь это так не оставлю.

* * *

На обратном пути возле церкви нас обогнал милицейский «Форд» и встал наискось прямо посередине шоссе. Соня резко затормозила, чуть не врезавшись ему в бок. Круглый от одежек гаишник, как ребенок, подготовленный мамашей к зимней прогулке, перекрыл движение. Пересекая двойную сплошную, проехала похоронная процессия, состоящая из неказистого автобуса-катафалка, корейских автомобилей и второго неказистого автобуса, наполненного молодыми милиционерами. Процессия остановилась у церкви.

– На тот свет с мигалками… – нарушила тишину Соня.

От нечего делать круглый гаишник подошел к нам. Соня приспустила стекло.

– Документики, будьте добры.

Соня протянула техпаспорт и права.

– Софья Георгиевна, почему с чужими номерами ездим?

– Как с чужими номерами?

– В техпаспорте 238, а на номере 288.

– Быть такого не может! – Соня вышла из машины.

Тем временем из автобуса и корейских автомобилей высыпали похожие друг на друга мужчины и женщины в кожаных куртках. У мужчин черные брючины спадают на черные туфли с сильно загнутыми, как у персидских тапок, носами. Женщины, как одна, с шапками завитых, крашенных в светлый цвет волос. Милиционеры, вышедшие из автобуса, развернули знамя.

– Плохие флаги шьют, из синтетики. Таким накроют, только вспотеешь. Грош цена тому государству, которое экономит на символике, – рассуждает Маша.

Соня шутит о чем-то с гаишником, тот смеется. По жестам понятно, что он интересуется происхождением дыры в капоте. Соня рассказывает что-то смешное, машет руками, стреляет глазками. Гаишник кокетливо возвращает ей документы, прощается. Соня села на свое место, повернула ключ зажигания.

– Ответьте мне, пожалуйста, кто пририсовал маркером восьмерку вместо тройки?!

Я закусил губу.

– Это я, – признался Ваня. – Мне ангел сказал, что надо сменить номер, чтобы нас шахидки не нашли.

– Кто?!

– Ваня имеет в виду тех вчерашних мужиков… – скороговоркой пояснил я.

– Не мужиков, а шахидок, которых они могут к нам подослать! – поправил Ваня.

Повисла неловкая пауза. Я готов провалиться сквозь землю. Вроде уже все про нас известно, но стыдно ужасно. Ну и бред, шахидок подослать.

– Идиотская выходка! – выплюнула Соня. – Я еле отболталась.

* * *

Доехали молча. Встреча у Сони назначена на Кунцевской.

– Только в разговор не вмешивайтесь, пожалуйста, – проинструктировала Соня. – Одна балерина картину продает. У нее хорошие рекомендации, за вещь просит мало. Короче, важный клиент.

Балерина оказалась худой девушкой с зачесанными назад волосами и нервной бледностью. Маша пересела к нам, на заднее сиденье.

– А это кто? Мы же одни договорились встретиться! – первым делом спросила балерина, кивнув в нашу сторону.

– Родственники, в больницу везу. Вы на них внимания не обращайте.

Ваня дружелюбно улыбнулся и слегка склонил голову. Балерина достала из бумажного «бутикового» пакета небольшую картину. Соня принялась изучать холст. Пейзаж, сантиметров сорок на двадцать. Серое голландское небо, поле, мельница вдали. На переднем плане какое-то пятно, краска стерта. Как будто неприличную надпись ацетоном смыли. В целом вещь нейтральная, если не сказать неинтересная.

Ваня заговорил, ткнув в незакрашенное место. Я не успел его остановить.

– А это что?

Балерина даже не повернула головы.

– Вань, не вмешивайся.

– Вы хотите тысячу? – спросила Соня.

– Да.

– Но там же не дорисовано!

– Ваня, это не твое дело, – злобно говорю я вполголоса, угрожающе глядя на него и стискивая ему локоть.

– Да, хочу тысячу… Евро, естественно… Это подлинное… – теребит краешек пакета балерина.

– Ого! – Ваня прижал ладони ко рту и обвел всех участников беседы большими глазами. Не то чтобы он был искушенным финансистом, но я держу его в курсе цен, и он понимает, что тысяча евро – это тысяча шоколадок «Осенний вальс».

– Федор, угомонитесь там, будьте добры! – потребовала Соня нарочито спокойно, отчего стало ясно, что следующие слова она прокричит.

– Мне порекомендовали вас как специалиста высокого класса. А вы на встречу с дебилами являетесь! – взвизгнула балерина и начала ломиться вон из машины.