Нефтяная Венера

Соня вскочила и сбежала в ванную. Ваня спустился решительным шагом, на лице написано праведное возмущение. В его глазах я гнусный насильник. Невольно улыбаюсь – больно смешной из него вершитель правосудия получился.

– Вань, я не обидел Соню, просто мы… мы играли…

– Что за игры такие?! – И откуда он этих фраз набрался. Как будто не Меркуцио в театре исполнял, а воспитательницу детского сада. И губы поджал, как бы вовнутрь. Так недотраханные училки поджимают, когда в педагогический транс входят.

– Ну… игра… вроде борьбы, мы с тобой в такую разве не играли? – Я шутливо обхватываю Ваню, начинаю тормошить.

В туалете открылся кран, но за шумом воды все равно слышны всхлипывания. Играючи я тру Ване уши, увлекаю его обратно наверх. Если он услышит, что Соня плачет, начнется черт-те что. Ваня быстро отвлекается. Я щекочу его, он хихикает и изворачивается. Я укладываю его в постель, сижу рядом, пока он не задремывает.

Я спускаюсь обратно в гостиную. Краем глаза заметил движение. Кажется, мелкие коготки простучали по полу. Повернулся. Ничего. Показалось. Россыпь мурашек пробежала по спине и грохнулась куда-то в живот. Смешно, что мы ежей так испугались. Хотя после Машиного рассказа… да и зима ведь… и много их как-то… наверное, просто голодные. В спячку не впали, а жрать нечего.

Этот дом, эти вещи – все, что нажили мои бабушки и дедушки, мама и папа. Это их мир, а я привел сюда малознакомых девиц, с которыми одни проблемы. Показалось вдруг, что тени в углах сгустились. Страшно повернуться. Что, если за спиной кто-то есть? Огромный еж. Покойники окружили меня и осуждающе качают головами. Звук льющейся воды в туалете перестал быть слышен, холод выполз из подпола и объял меня целиком, огонь перестал греть.

Мама… мама, папа… дед, это вы?.. Простите, что с могилой так плохо вышло, как же мне быть?.. Я ведь один, один с Ваней остался, помочь некому… Бабушка… прости, что разрешил надеть ей твои валенки…

Тут я бедром ощутил плотный пакет. Собрав тогда с пола банкноты бабушкиных сбережений, я автоматически сунул их в карман. Вот они.

– Бабушка… я нашел твои деньги…

Гляжу по сторонам. Радиоприемник, буфет с корешками сталинских сочинений, диван, платяной шкаф… Доски под ногами поскрипывают… подхожу к шкафу… распахиваю дверцу. Перебираю старые драповые пальто, платья, мамин халат… что-то в кармашке… холодное, стеклянное, округлое…

У меня на ладони пузырек с касторкой.

В одной руке старые банкноты, в другой касторка.

Кладу деньги в дальний угол шкафа. Касторку ставлю рядом.

Кто-то погладил меня по макушке… Бабушкина блузка, темно-синяя в белый цветочек.

Отерев пот со лба, закуриваю одну из Сониных сигарет.

* * *

Дверь ванной открылась, Соня вышла из своего укрытия, остановилась за моей спиной. Я не повернулся. Чувствую, как она мнется в нерешительности. Коснулась моего плеча… поцеловала. Я не отвечаю на поцелуи, она настойчива. Ее значок в виде губ замигал.

– У тебя губы мигают.

Соня прижалась ко мне грудью, как в нашу первую поездку на машине, во время обгона «Москвича». Мы целуемся. Мнем друг друга, обнимаем. Плотный, ароматный, упругий шелк под моими пальцами.

Накручиваю на руку ее длинные волосы, ласкаю пальцами лицо. Невидимый пух на ее щеке в отблесках огня образует золотистый ореол.

Раскаленный воздух вокруг печи колышется, как в пустыне.

Платье задралось гофрированными складками. Стаскиваю с нее сетчатые колготки. Успела надеть обратно после того, как крутила ими над головой. В детстве все носили колготки: и мальчики, и девочки. Колготки были хлопковые. Цвета римского палаццо, просроченного, осыпающегося горчичника, пожухлого персика, корицы, капучино. Накатаешься на санках до упаду, придешь домой и валишься на диван, а мама с папой, взявшись один за левую колготу, другой за правую, стягивают их с тебя. Колготки те, особенно намокшие после санок, обладали растягиваемостью невероятной, метра на два-три. Таким образом родители быстро оказывались в противоположном углу комнаты, в то время как резинка по-прежнему оставалась в районе моего пупка. Чтобы снять с ребенка колготки, советской жилплощади не хватало.

И вот прошло двадцать пять лет, и никто колготок с меня не стягивает. Да и не ношу я их теперь, я ведь взрослый. И не выпускают их больше. И кололись они довольно противно. Зато для девчонок раздолье, для них колготок навалом. Девчонки покупают самые интересные, а потом могут себе позволить развалиться на спине, поднять ножки и ждать, когда с них эти колготки стянут. Каждая ждет по-своему: одна – стыдливо прикрыв глаза, другая – нахально поглядывая. Все ждут неги, которая, впрочем, уже началась для них, которая видна на их лицах. И ты тянешь и тянешь, тянешь и тянешь.

Родители, к счастью, не делали со мной того, что я делаю теперь с Соней. Если бы делали, я бы, наверное, вырос маньяком, а я не маньяк. Тело у Сони роскошное. И пахнет приятно, и цвет красивый. Штучка между ног похожа на бутон тюльпана, готовый распуститься со дня на день.

– Почему лицо такое испуганное? – смеется Соня.

– У тебя есть… презервативы?

– Нет, а у тебя?

– У меня нет…