Неигра

Бука смотрит на людей и загадочно улыбается. Еще недавно гости шутили, что Алёна может экономить на зеркалах, потому что дочкам-близнецам они не нужны. Теперь никто так не говорит. Что-то неуловимое отличает одну от другой.

Маша пела, Алёна аккомпанировала ей на гитаре. Таня слушала, зажмурив глаза. Машин голос зачаровывал ее, от чар в голове делалось сладко и тесно. Она открывала глаза, и было так светло, уютно, радостно, что комната немного кружилась. Не случайно детям не дают вина – оно им не нужно.

Маша перестала петь, чтобы съесть пирожное, и тогда Таня услышала, как Алеша Кукольник, друг Аллы, тот, что сочувствовал миледи, кому-то жалуется:

– Художники так неприспособленны к жизни. Участь художника – незавидная участь, сам виноват, знал, на что иду! Этого не объяснить. Я рисую натуру. Совершенствуюсь. Пусть и маленькими шажками. Я бы не огорчал вас рассказом о моих несчастьях… Комнатенка дорого стоит. И не могу найти работу… А провинция – смерть для художника. От этого Сезанн умер, и сошел с ума, и был несчастен…

Алёна смеётся, болтает, любовно озирая комнату, и вдруг замечает: оранжевые занавески и прозрачные бокалы, свет и тепло, люди и их располагающие облики – обман. Вокруг иллюзии, отражения, блики, пустота… Всё – Игра. Вино, собственные рыжие кудри, свежесть неба, вечера, слов, даже живые настоящие дочки, одна из которых поет, а другая улыбается – все обман, на самом деле мир не такой!

Алёна видит, как Таня встает, берет гитару и нелепо кружит с нею по комнате. Волосы растрёпаны, щеки горят, выражение, как у пьяной. Гости недоуменно улыбаются. Танька совсем, ну совсем не умеет танцевать!